произошла.
— И паничка поднялась не очень большая, — успокаивал он всех.
Марта замерла: два тысячелетия, которые стояли над средиземноморским лицом Василия Помпи, равномерно обсушили его черты, но настой италийской красоты еще плескался во всех впадинах лица. А тяжелые монгольские веки ему, видимо, достались от маминых предков. Вася подпрыгнул и, взлягнув воздух, сделал несколько гримас, отвергающих случившееся.
— Что это было, а? — многозначительно сощурилась Марта. — Почему оно взорвалось?
— А просто мир показал, что он непредсказуем, — сказал аспирант-молодожен Вязин.
Подстегнутые такой фразой, все еще глубже въелись в разговоры, чтобы отогнать злые случаи плотными телами слова.
— Сказали: вдоль берега моря бегай — сердце вылечишь...
— Ходят слухи, что в Свердловске свободно мыло продается!
— Ну, я и бегала вдоль берега — попала в больницу с сердцем.
Здесь Вася совершил стряхивающий жест рукой, как бы роняя в чужую беседу драгоценную микродобавку:
— Вам сказали бегать
В семьдесят пятом году предъявляли свои имена после таких вот долгих разговоров и принюхиваний под маской задушевности.
— Василий Помпи, эсквайр.
— Марта Белова. Читали мою статью?
— Кажется, в “Нью-Йорк Таймс”?
— В “Пермь-юниверсити Таймс”... Против “Романса о влюбленных”.
Аспирант-молодожен-говорун Вязин, всюду искавший пользу для народа, сказал так: мол, вы, Марта, наезжаете на фильм, а как же — “улица корчится безъязыкая”? А режиссер пытался дать язык массам.
— Уже всем понятно, что я — Марта. А вас как зовут? Влад Вязин... А жена? Софья. Так вы прямо, у, как Толстой: он тоже все страдал, что отбирает у народа последнее...
— Граф и не представлял, что придут большевики и все остальное отнимут у народа, — подпрыгнул Василий Помпи и лягнул воздух.
А тут все ходили, кому не лень, форточку закрывали, чтоб не дуло, открывали, чтобы проветрить. И подошел не отличимый от других студент, но после него на жизни осталось пятнышко мертвечины. Все почему-то замолчали.
Пока они рылись у себя в черепных коробках, ища сырье для речи, Василию хотелось соскочить с этого мира и подтолкнуть его плечом, как буксующий грузовик.
— На каком вы факультете? — Он замахал красивыми мослами рук. — Я на филологическом.
— Я тоже, на втором курсе. — Марта жадно ловила сигаретой огонек Васиной спички.
— А мы в аспирантуре с Владом, — рассеянно сказала Софья Вязина, глядя на раковину (чтобы никто без очереди не втиснулся).
Она начала чистить налима и в промежутках между свирепыми рывками ножа резко выдыхала:
— Серафима Макаровна... о “Романсе о влюбленных”, что ее греет одна реплика... жить — больший подвиг... чем погибнуть...
Быт был волшебный: он пристегнут сбоку и не замечается, потому что весь завален беседами, байками... Очередь Софьи к раковине подошла поздно, и она успела поведать Василию Помпи свое мучение.
Свадьба Вязиных началась, как у всех: пришли сроднившиеся в битвах за просвещение люди, чтобы выпить радужной опилочной водки и поискрить дружбой. Им казалось, что после каждой дружеской попойки жизнь начинает выписывать виражи, уводящие их от жадной черной прорвы в конце... Вязины сидели во главе стола и видели, как в распахнутые двери вливались реки людей, все общежитие волнами прошло через эту свадьбу. И были там два фотографа: они все время появлялись то сверху, то снизу, рассеивая смачные щелчки своих вспышек. Кажется, их никто не приглашал. Потом вдруг получилось, что их японский широкоугольник давал такие эффекты: лицо невесты все ушло в нос, а у жениха — в бороду. Вязины совали им деньги, но Серж Кульбако процедил: “А вот что вы мне сделаете: достанете третий том Ильфа и Петрова”. В тоне его звучало “куда ж вы денетесь!”. Вязины стали погибать в возмущенном ужасе. (Это все равно что сейчас, в 1998 году, потребовать с аспиранта “мерседес”!) Негде было им взять третий том Ильфа—Петрова!
— Да откуда этот гном появился? Зачем нам его уродливые фотографии!!! Да если б мы знали, что он так бесстыдно потребует... — нежным голосом с матерной информацией причитала Софья.
Вот тут и подошла очередь ее к раковине, и она принялась с бешеной силой мыть слизистого налима, пучащего глаза: “Я-то вас не фотографировал, и Ильфа-Петрова не нужно...” А рыбью голову Софья швырнула в бачок с мусором.
— Что ты делаешь? — поразился Влад. — Голову можно сварить.
— Все так делают, — отрезала жена.
— Ну, если появилось такое божество по имени ВСЕ, то... — Василий Помпи захлебнулся от насмешливого ужаса.
Из коридора донесся диковатый смех Баранова.
