Вязин смотрел на дверь в другую комнату: все, как в языческом храме, есть место особое, выделенное, тайная тайных. Статью бы написать! “Этнографический взгляд на структуру тайной полиции”.
— ...не надо ломать свою жизнь! Подумайте о жене. А ведь если мы ее вызовем, беременную, то может отразиться волнение.
Один из гэбистов стряхнул с рук прилипшие папки, и из глубины спины вынырнул, покачиваясь, острый горбик. Этим он просигналил: пожалейте меня, напишите для моего начальства. И с мольбой протянул Вязину несколько листков. Влад написал: “Помпи никогда не вел со мной антисоветских разговоров”.
— А теперь подпишите... о неразглашении.
Он подписал, пошел домой и тщательно все рассказал жене, начав так: “Я шел в первый отдел с противной физиономией во всем теле...” Потом он разыскал Васю Помпи и ему все изложил, включая жалобный горбик. Вечером ворвался жаждущий Баранов и с восторгом выслушал всю историю. Затем, разумеется, Алексей Баранов ходил по общежитию и рассказывал про первый отдел, воспев и Васю Помпи, и Вязина, и себя — за мужество дружить с такими людьми. Его примерно в каждой пятой комнате поили. Его эпос брызгал искрами все новых событий: в первом отделе одновременно находится подпольный бордель, в горбике у сотрудника — рация, а на подоконнике в ящичке выращивается “план”. Забористый такой сорт, им поощряют самых лучших сексотов. Однажды хохочущего Баранова оборвал мужественный биолог-третьекурсник:
— Лан, лан (ладно). Комендант сказал: был в ректорате — там слышал, что твоего Васю будут исключать... А мне понравилась его слайд-поэма “Под покровом нетленным”.
— Да, какие слайды! Наклоненные стаканы, голые бородачи... — Баранов вспомнил, что в тот момент, когда он смотрел на простыню с мерцающими черно-белыми пятнами, сладкий восторг проникал в каждый волос.
* * *
...Зимнее небо, потягиваясь суставами туч, разминалось для короткого зимнего дня. Ректор Пикчурин посмотрел в окно, на календарь. Сейчас придет Серафима Макаровна, декан филфака. Насчет Помпи. Первый отдел полутребует исключения. Давит, но не сильно. Помпи — что-то итальянское... Зевс, обернувшись орлом, похитил красавца Ганимеда. Молодец!
В это время Серафима Макаровна, маршируя, говорила Василию:
— Вы только молчите, молчите!.. Понятно? Наша задача — дожить до следующей оттепели, когда ледник снова отступит.
Серафима в самом деле верила, что из поколения Помпи выйдет новый Хрущев. И она хотела обеспечить хорошее образование таким вот — смельчакам-дуракам...
Три девы в углу коридора ковырялись в сборнике упражнений:
— Это второстепенный член, второстепенный.
— Не говорите так: ОН ОБИДИТСЯ, — тихонько шепнул Помпи и обменялся вспышками глаз с ними; вспомнил про Марту, спохватился, но было уже поздно.
Его взяли в прицел и вели до самого выхода из общежития.
Перед ректоратом Серафима еще раз оглядела Васю: да, вид квелый, но сойдет за покаянный. Обитатель кабинета всплыл легким пузырем навстречу им:
— Серафима Макаровна, как вы умудряетесь героически молодеть — при такой работе?
При этом он смотрел на Помпи. Ректор был бескорыстным ценителем мужской красоты, то есть робким. Решил с первой секунды: помогу. “Но полчаса отведем на воспитание”.
Вася почувствовал: это огромное подобие розового младенца странновато. Он мимоходом слышал, что ректор — гомик, но только сейчас понял, как это на самом деле выглядит. Когда ректор Пикчурин теплым маслом взгляда омыл его всего, желудок Васи слегка приподнял диафрагму. Впрочем, его больше волновало, останется ли он в универе. Серафима размеренно вдалбливала в лысеющую ректорскую голову:
— Вступительное сочинение. В стихах. Без единой ошибки. Уникальный случай...
Помпи тут открыл рот, но Серафима мгновенно стиснула (больно!) его локоть, чтоб молчал. Блин, пальцы-то у нее, как прутья, а Вася уже ослабел слегка за эту неделю (днем первый отдел, а ночью — с Мартой на чердаке).
— Нетерпеливые юноши, — вскрикнул Пикчурин легонько. — От службы в армии студентов освободили... я в вашем возрасте еще серпом внаклон жал!
“Жал-то ты жал, конечно, чье-нибудь колено”, — развеселился про себя Вася.
— Александр Иванович, спасибо за помощь, я вам отслужу, — полыми словами отстучала Серафима и взглянула на Помпи в поисках помощи, оживления: теперь уже ему можно было говорить.
— Когда я получу Нобелевскую премию — половину отдам университету на ремонт, — поклялся Василий.
