что ее отец убил его…
Верочка обняла маму (Ежика) и еще раз напомнила, что уволится:
– Лето уже приближается, суп будем варить с крапивой – витамины!
– Да подожди ты, Вера, не паникуй… Жалко ведь хорошую работу терять! Сначала помолимся. Господь сильнее всех Марленычей!
– И то правда. Да нам с Арсением уже пора идти к исповеди. Причастимся!
Мама советовала свечку поставить Николаю-Угоднику, но батюшке ничего не говорить, а то вон в “Московских новостях” написано: вызвали на допрос духовника руководителя “Юкоса” (родители выписывали эту газету со времен перестройки).
Тут отец засмеялся: мол, опомнись, песенка, звездочка, что ты городишь – все-таки наша дочь – не руководитель “Юкоса”… вряд ли ее духовника кто-то вызовет на допрос!
– Паниковать нельзя, – через час еще добавила мама. – Однажды, когда ты была маленькая, я слышу: “гомики-гомики!” Вот я запаниковала! Откуда ребенок знает про это? А просто оказалось, что ты не выговорила слово “гномики”…
Да, работа хорошая! Недавно Верочка на чаевые купила Ежику (маме) подарок на день рождения – хрустальный шарик. За двести рублей. Мама его сама захотела.
Он – шарик – отражал весь мир так, словно это красивые узоры абстрактные. Иногда хочется какой-то красоты.
Достоевский, то есть его герой, говорил: Настасья Филипповна – красавица, видно, что она много страдала, еще бы знать, добра ли она, – спрашивает князь Мышкин. Спасет красота душу, которая – после страданий – сохранила доброту.
Ночью не спалось. Вера жалела, что рассказала все родителям. Зачем было их волновать без крайней необходимости!
Хотя мама выглядит так молодо, что папа в шутку представляет ее новым знакомым как свою любовницу. Но на самом деле!.. О, на самом деле внутри мама вся напряжена.
Вера вспомнила летнюю поездку на дачу. Мама (Ежик) собирала клубнику. Папа что-то приколачивал на крыше. Домик был старый, все разваливалось. Веру отпустили искупаться.
Но она долго искала купальник. Папа думал, что Веры уже нет, а у него упал молоток, и он позвал Ежика (маму). Но по имени:
– Рита! – закричал он. – Подай мне молоток.
А Верочка в это время вышла из домика и увидела, как медленно приближается мама, вся фиолетовая.
– Что с-с-случилось? – заикалась мама.
– Рита, я уронил молоток! Подай мне его.
– Я поняла. А еще что?
– Ничего.
– Я-то в чем провинилась?
– Ни в чем!
– А почему ты меня Ритой назвал, а не Ежиком?
– Из-за соседей новых. А то бы не поняли…
Мама потом несколько раз рассказывала дочери, как она перепугалась – не с сердцем ли что у папы, не инсульт ли.
Еще через несколько дней мама сказала: это в юности ты у себя на первом месте, а потом уже нет, потом главнее муж и дети…
Немцы пришли в кафе.
А Вера еще помнила, как дед (по отцу) рассказывал: на войне русские солдаты после боя приседали и какали на лица убитых фрицев… От таких воспоминаний она как-то растерялась и забыла, что сначала меню подают даме. Протянула его сначала мужчине.
Тут же Марленович вызвал ее к себе:
– Если ты еще будешь отказываться информировать меня, я начну штрафовать за такие ошибки!
Веру вдруг осенило!
– Скоро дам ответ! Я с батюшкой на днях посоветуюсь.
– То-то я заметил, постишься ты строго, – примирительно сказал Марленович. – Ну постись-постись, может, и для нас, грешных, что-нибудь выпостишь или там вымолишь.
Они с Арсением готовились, прочли Покаянный Канон, пришли в храм в восемь утра…
А оказалось: в Страстную Пятницу нет исповеди!
Но Вера об этом не знала, и Арсений тоже – такие неопытные христиане! Выстояли службу.
Как только Вера подошла к аналою и приложилась к иконе Спасителя (скульптурное изображение головы в терновом венце) – слезы хлынули прямо на Него.
Купила самую большую свечу Николаю-Чудотворцу и долго упрашивала его помочь ей – сохранить работу, чтоб не заставляли доносить. “Яви чудо великое!” Но лицо святого было таким строгим, взгляд
