* * *
Да, пришло время сказать, что в прозрачной папке у Даниила. Там у него, во-первых, девять стихотворений, которые он написал в промежутке между рубками двух рощ. Во-вторых, благодарный ответ Милоша на наше поздравление с девяностолетием: “Как я рад, что далекие камни Урала становятся камнями Европы”. А в-третьих, в папке оказались наши стишки, но не размышляющие, как у Даниила, а…
Впрочем, смотрите сами.
Индеец трясет томагавком:
Привет Милошу!
Чукча пишет эссе
“Однако, Милош!”
Бежит поэт Лаптищев:
А ну его, Милоша:
Коммунистам не давал,
И фашистам не давал!
И помчался патриот
Просвещать родной народ.
Пораженный же Чеслав
Зарыдал среди дубрав.
Весь этот джаз
У нас, если вы не знаете, еще сохранились остатки красного крепостничества.
Приезжает в педучилище управляющий из села и сразу проходит к директору. Из-за глухой двери под дуб доносится:
— Сто—сто пятьдесят…
— А может, двести?
— Нет, сто пятьдесят человек и кормежка.
Дальше, кажется, начинается что-то сугубо интимное, резко понижаются голоса… В общем, секретарша с трудом уловила только два слова: “банк” и “счет”.
Дождь, холод. Подшестерка угрюмо заметил:
— В прошлом году я в это время откинулся — тепло было!
Лихорадочно брились, по три “Орбита” закидывали в мощные ротовые полости — ну прямо хоть сейчас в рекламу! Уже за полдень показывали часы!
— По коням! — сказал Васильич, похожий на секретаря давно забытого Н-ского райкома. — Студентки к нам из города приехали! А мы все еще здесь! Этот соплежуй уже вымыл транспорт, нет?
Шестерка пробормотал:
— Какие-то предъявы непонятные погнал.
— Это ты что-то сказал или просто твоя шея скрипнула? — привычно построжил его Васильич.
Васильич иногда напрягал мускулистые брылы — вот-вот начнет произносить речь об исторической роли братанов в России. У него новый костюм невозможно прекрасного цвета с чуть фиолетовым отливом! Верх мечтаний — черная шелковая рубашка!
Джип уже сиял. Он был живее своей живой начинки, подбадривал, мигал полировкой: сегодня прорвемся, а то два дня что — девушки в поле, а вы с Эрнестом квасите вповалку.
Хорошей формы бритая голова Васильича спереди предъявляла лицо все в заломах, как на его пиджаке. Улыбка пикировала вбок: он каждый день ее так укладывал перед выходом.
На третий день, на середине девятой бутылки водки “Вальс-бостон”, Васильич вдруг закричал:
— Денис! Денис!
— Что? Кто? Какой Денис? — захотел ясности Эрнест, хотя глаза его уже сами закрывались.
— Из-за ваших телок внука уже неделю не вижу! Да и телок тут шаром покати!
— Девушки в поле, — бдительно прохрипел Эрнест, приподняв голову.
И больше ее не опускал.
История, пролившаяся из бодрых брыл Васильича, была настолько освежающа, что Эрнест даже встал и начал расхаживать по клубу.
— Сыну надоела Светка, он ее бросил. Но, оказывается, сделал ей ребенка, который Денис, который моя кровь-кровинушка! — Васильич задышал, подошел к Эрнесту, схватил его за руку, сжал и помял обручальное кольцо.
История готовилась политься дальше, но Эрнест все время отвлекался. Он пытался изящными своими музыкальными пальцами выправить кольцо — ведь давит, и палец уже нежно синеет. Какой синкоп навалился!
