— Слушай сюда! — рявкнул Васильич. — Что ты копаешься?
Эрнест показал руку. Васильич двумя движениями вернул кольцу прежнюю форму и продолжал:
— Светка эта как бы думает: рожу — вдруг убьют, скажут — не нужны дети, а если сделаю аборт — скажут — как только тебе пришло в голову лишить жизни нашу породу. И она — такая чумовая — схитрила: родила и оставила Дениса в роддоме. А он в нас весь, кулачищи — во!
И Васильич снова ринулся к Эрнесту, хотел в доказательство родовой силы руку помять. Но Эрнест спрятал обе руки за спину, приговаривая:
— Дальше, дальше рассказывайте! Чем все закончилось?
Тогда Васильич схватил Эрнеста в охапку, похрустел им и продолжал:
— Конечно, тут приезжают иностранцы, хвать этого Дениску — типа усыновить! Такого всем хочется! А в графе “отец” наша фамилия. И они заявляются, два скелета, один из них переводчик: подпишите, разрешите.
— А мать Дениса что — подписала? — ощупывая ребра, спросил Эрнест.
— Светка-то? Подписала. Она сейчас об х..и спотыкается… А сыну моему в это время навесили срок за наркотики, поехали мы к нему. Он обрадовался: есть, типа, для кого поляну косить, уже три года Дениске, ты, батя, его забирай!
Голос Васильича дрогнул, повлажнел, он посмотрел на Эрнеста, но тот шарахнулся в дальний угол. Тогда Васильич схватил громово храпящего шестерку и похрустел им. И продолжал:
— Дениска мне рассказывает, что на Новый год в приюте ему Дед Мороз очки подарил, ну, ему подогнали так под видом подарка. А он подошел к воспитательнице и закричал: “Вы знаете, я вас вижу, вижу!” — И Васильич не смог сдержаться, зарыдал.
Его камарилья привычно очнулась, поднесла ему полный стакан “Вальса-бостона”. Васильич проглотил, рявкнул:
— Поехали!
Эрнест с облегчением понял, что они помчатся, удало вскрикивая, бешено перегазовывая и вставая иногда на два колеса, ужинать в городской ресторан.
— Все козлы! — кричала бригада.
— И вы козлы! — мимоходом оскорбили они деревья.
— Вы-ы… злы-ы… — возражало им эхо.
Это последнее, что слышал Эрнест, и рухнул в отравленный сон. На сегодня они спасены, девушки спасены.
Назавтра бригада очнулась в час дня, Васильич резко приказал собираться. Братки брились, одеколонились, чистили зубы, обувь, отражаясь желваками лиц в носках ботинок. Опять загрузили в багажник неизбежное количество любимого Васильичем “Вальса-бостона” и тьму всяких нарезок.
Эрнест в это время сидел, раскачиваясь, и сквозь судороги глотал смоляной чифир, надеясь таким образом восстановить себя в полевых условиях. И услышал сквозь шум пьяной крови уже почти как судьбу: “Гоп-стоп, мы подошли из-за угла...” Водитель жал на клаксон, тряся волосами-сеном.
Эрнест застонал, а Васильич строго приказал:
— Всем лечиться! Щоб наши диты булы здоровеньки, як тыи шкафы!
И понес Эрнеста алкогольный свинг, в мозгу зажглись две лампочки, и мелькнуло: сегодня я еще выдержу, а завтра придется звать на помощь управляющего, а потом уже и бухгалтера подключать.
— Где девушки? — повис неизбежный вопрос. — Девушки где?
— Они работают в поле.
— Будем ждать. А пока что — освежайтесь!
Они так и не поняли, что встреча не состоится. К вечеру здоровый аппетит возьмет свое, и бригада унесется, джигитуя, на джипе.
Эрнест рассказал им в этот день про молодецкие забавы казахов.
В детстве он видел — на сабантуе, как один всадник поднял на полном скаку платок с земли. А у другого лихача закипело все — взвизгнул, бросил на землю платок, развернулся, и зубами — свесившись с коня — поднял его! Да-да, зубами!
И вот бригаде Васильича тоже загорелось кого-то переплюнуть.
Они долго гнались за чудовищных размеров фурой, при обгоне ударились об нее — и вылетели в молодой сосняк, измочалив много стволов.
Но это еще не все. Оказалось, что они не заметили, как пересекли границы области! И здесь закончилась власть Самого Смотрящего и начиналась власть другого авторитета.
Только они успели очнуться, сползтись, как менты прикатили, избили и понадевали “браслеты”.
Эти подробности Эрнест узнал уже через неделю, когда увозил студенток с бескрайних полей. Как узнал? Уже не помнит. Наверное, от управляющего.
Сели в электричку.
Эрнест ходил проясневшим взором по лицам. И вдруг обнаружил, что студентки загорели, поздоровели, налились, эх, минус бы тридцать лет мне или хотя бы двадцать!
А ведь я подвиг совершил, думал он, давя кислую отрыжку, спас… что же я спас? Ну как это… достоинство каждой из них.
