Печень сократилась, гоня вон смертельную слизь: ну спас ты девушек, спас, теперь переключись — обрати внимание на меня, на родную!
Эрнест посерел, вспомнил, что есть какие-то таблетки (сунула жена). Дрожащими потными руками достал и мгновенно рассыпал. Студентки их собрали, получилась разноцветная горсть. Эрнест подумал- подумал — и заглотил три “шпа-ны” (на самом деле это была “но-шпа”, но у него прочиталось наоборот).
Через двадцать минут полегчало, пробился родник бодрости.
Только открылся тамбур — и ворвался крик:
— Эрнест, где ты пропал со своими картошами и морковами!
Это был Игорь Лобастов. Оказывается, в этот день — открытие памятника Неизвестному киномеханику, то есть Гавриловскому.
— Мы тебе послали телеграмму! Быстрей — ко мне в машину!
Гавриловский был друг Эрнеста и Игоря с шестого класса. Вдруг он назначил себя посредником между Бергманом, Феллини, Тарковским и нашим городом. Бывало, в сатиновом рабочем халате идет Володя Гавриловский, в руке — авоська с кефиром и книгой Питера Брука “Пустое пространство”. Все к нему бросаются:
— Володя, Володя, сегодня что?
— Сегодня “Земляничная поляна” в шесть и в девять. — И улыбался с оттенком… с оттенком отстраненного благоговения (не я, не я эти фильмы создал).
Перед входом в книжный магазин он сутулился, как ныряльщик перед прыжком в страшную глубину…
На этом месте воспоминания Эрнест задремал, мягко покачиваясь внутри машины. Он встрепенулся, когда подъезжали к клубу, где Володя в своей земной жизни прокрутил двадцать раз Бергмана (это была его мантра) и четырнадцать раз Тарковского (это была его сутра).
— Я мысль потерял! Была где-то — и вот улетела.
— Унеслась куда-то по своим делам. Ничего, соскучится — вернется, — утешил Игорь.
Памятник Гавриловскому был — не совсем памятник. Это просто барельеф: силуэт киномеханика склонился над силуэтом условного проектора. От аппарата шел луч конусом и упирался в дверь клуба.
Этот клуб раньше назывался “Октябрь”, но был переименован в “Август” после разгона путчистов в 1991 году, сейчас он готовился к очередному превращению.
Из пожилого уютного “москвича” Эрнест был безжалостно вытолкнут Игорем под пристальные глаза телекамер. Заведующая клубом уже закруглялась:
— Гавриловского мучило, что Пушкина не понимают за рубежом: “Значит, он не гений, если не всемирный?”
Эрнест начал с того, что показал руками размеры тоталитаризма:
— Был один ба-альшой тоталитаризм. Володя с ним боролся, боролся, показывая фильмы, и сердце его разорвалось! Мне до сих пор снятся часы без стрелок из “Земляничной поляны”. А сейчас большой тоталитаризм разлетелся вдребезги, и в каждом селе теперь есть свой, маленький тоталитаризм. Я приехал сейчас из глубинки, возил студенток на сельхозработы — я там боролся с ним, боролся. Поставят ли мне памятник? Ведь Володька, — он сделал жест в сторону киномеханика на стене, — всего семь классов окончил! А я — музыкальное училище…
Скандала не получилось, потому что Эрнест был бережно взят под руки и уведен в буфет на банкет. И как говорила его бабушка: “На стары-то дрожжи!” Сами понимаете…
Назавтра Эрнест очнулся с головной болью во всех отростках. Почему я снова в клубе? Где девушки? Он вскочил. А, так это другой клуб. Теперь уже имени Володьки Гавриловского.
Что это, какой-то треск? Все равно пойду на звук к окну. Вот это да! На его глазах герань своими корнями разорвала пластмассовый горшок.
Подошел зевающий охранник. Он вручил ему бутылку с остатками фальшивого коньяка:
— Это вам полечиться оставили. — Проследив застывший взгляд Эрнеста, он сказал: — Это же древесная герань, она камень пробивает.
Эрнест спросил все, что положено в таких случаях: какой сегодня день, который час.
— Пятница. И сказали, что заедут за вами в девять. Если не заедут, я вас, — он посмотрел на часы, — через пять минут по смене передам.
Хорошо бы сейчас домой позвонить. Но жена ушла на работу, а теща, наверное, видела меня в телевизоре, она все подряд смотрит… Он вспомнил свою речь, застонал, сжался.
Тут снаружи забарабанили, и голос Игоря Губастова снова пришел на помощь:
— Эрнест, пора! Я тебе вчера не говорил, сегодня хороним Александра Львовича.
— Да, ведь еще до колхоза старик был плох… Господи, какие богатыри уходят! Завези меня на работу, — взмолился Эрнест, — я отгул возьму. Мне обещали.
— Александр Львович тебя тоже ждет, — сурово прекратил его Игорь. — У нас дел! Живые цветы — раз, венок — два, сообщить в милицию…
— Зачем в милицию?
— Положено: ведь массовое мероприятие, весь этот джаз над телом Александра Львовича. Ну вот на тебе, — Игорь протянул сотовый, — успокой директора.
