Боже мой! Люсия чувствовала, что этого недостаточно. Что я такого сделала, ну да, я Гришу увела от эвенкийки, неужели это все еще записано там, у Тебя?
Думала, что после Кубы не боится ни моргов, ни кладбищ, потому что Он не оставляет человека в самых окончательных местах. Но сон перешиб бесстрашие.
Прошло восемь лет.
Зав.реанимацией Петр Петрович распивает коньяк с зав.урологией — под Новый год. Коньяк подарен летчиком — у него камень в почке, а справка нужна позарез, что разрешено летать. Петр Петрович проглотил напиток и, чувствуя подступающее веселье, додумывал мрачную мысль: “А что, если в полете у летчика камень тронется с места?” “А, — ответил коньяк, — в Перми у всех камни, если просветить, но, что теперь — жизнь остановить, никому не работать?”
Петр Петрович поставил мензурку приклеивающим движением (к поверхности стола) и спросил:
— Ну как Италия, Юрик?
— Венеция, оказывается, вся стоит на наших лиственницах. От воды смолистые стволы не гниют, а только каменеют. Вечные!
— Ну, за нас! Где бы была Венеция без наших лиственниц? — Петр Петрович выцедил новую порцию. — Второй случай у меня за неделю. Поступил неизвестный — сочетание глубокого ушиба мозга с обморожением.
— Сколько лет твоему случаю?
— Да примерно двадцать. Поступил в одних плавках.
— Но, наверное, процентов на шестьдесят жизнь-то ему светит?
Вошла Татьяна Алексеевна и сказала:
— Петр Петрович, такие тарелки тяжелые, будто из всего дерева, из всей глины! Руки к концу смены отваливаются. Надо бы заменить хоть на какую-то пластмассу.
— Сейчас мы ваши руки полечим, — сказал Петр Петрович с воодушевлением. — За наших героических нянечек!
Нянечка отказалась, выпила, затем уж твердо отказалась, ушла. Издалека раздался приглушенный звонок. Медсестра вскоре заглянула:
— Петр Петрович, тут родители нашлись этого неизвестного.
— Хо-ро-шо!
Петр Петрович еще не знает, что, как только он придет домой, жена ему скажет:
— Звонила Люсия. Говорит, что к тебе привезли неизвестного, но он уже известный: тоже Петя, как ты. Это сын ее соседа по подъезду.
Он заморгает устало белесыми короткими добрыми ресницами, а Яна замрет и подумает: значит, все сделает — как хорошо!
Забодала эта Люсия, скажет про себя устало врач, своими просьбами. Откуда берутся такие Люсии? То будет одна мысль. А другая такая: Люсия — неутомимый общественный диспетчер, сидит на телефоне день и ночь, направляет потоки просьб и молений строго по адресам…
На лестнице курили два санитара из “скорой”. Петр Петрович так понял, что они фильм обсуждают, где тело побрызгали живой водой, и части его побежали, ожив:
— Понятно, как руки бегут, а вот как пенис?
— Он как кобра: встал, пополз…
— А вульва?
— Какие ты вопросы задаешь!
Люсию разбудили крики васьковызывателя. Он кричал на улице: “Васька! Васька! Васька!” А вчера ее разбудил костевызыватель.
Вспомнила сон. Она была близнецом еще трех себя. Идет война, двух убили, третью Люсию тяжело ранили, зато сама Люсия-четвертая жива. Проснулась в прекрасном настроении! Проглотила кофе и полетела на электричку!
Напротив сидела старушка и читала книжку “Убей меня завтра”.
Люсия сошла на станции Голованово. Быстро по списку купила две сумки продуктов и, через силу выпрямившись, косо потянула в сторону дома однокурсницы Р. (внезапно два года назад она просила так ее называть). Протащилась мимо служебного хода кафе. На сахарной белизне бумаги чернел рубленый шрифт: “Машины не ставить. Штраф — лопатой по стеклу”. Сколько агрессии! Зачем же так? Ведь дети это читают.
В подъезде сияющий подросток кинулся к ней:
— Давайте я вам помогу, бабушка!
Ах, если бы он произнес “сударыня”” или, скажем, “госпожа”! Налетев на пылающий взгляд Люсии, он потух и отпал. “Какая я тебе бабушка, щенок!” — вопили ее глаза.
Р., как всегда, забыла, что Люсия покупает продукты не на свои деньги: по очереди раз в месяц их дают однокурсники.
— Ой, спасибо, ты одна меня помнишь! Там тебя вознаградят! — Р. показала исхудалой рукой на потолок, потом пошуршала свертками и сказала горько: — Я же просила сельдь в горчице не покупать, а только в масле!
— Учту, учту.
