Бедная пенсионерка с отчаяния лишила себя жизни, но при этом лишила стекла хозяина “мерседеса”… Ничего случайного в жизни не бывает. Думай, Нина, думай…
Начнем с того, что хозяин “мерседеса” с тетей никак не связан. Он ее не обижал, за что же ему разбили стекло-то?
Но и обижал ведь! Богатые обижают бедных тем, что не помогают пережить трудное время перемен!
Да, этот случай — символический.
Если ничего не изменится в нашей жизни, рано или поздно — совершенно не намеренно — бедные так будут разбивать покой богатых, имущество как частное, так и государственное…
Уже разбивают.
И в Царевну наша родина долго не превратится…
В таком виде я опубликовала свои мысли в пермской газете “Звезда”.
И вот получаю письмо из Москвы. Подруга пишет: ей привезли мою статью. И она возмутилась: почему же я “не заклеймила позором” хозяина “мерседеса”, который потребовал деньги.
“Это история полного морального одичания человека!” — написала подруга.
Четыре страницы письма я не буду приводить полностью. Лишь главные укоры.
“Не скрою, Ниночка, мне больно было почувствовать, что трагедию смерти и страданий… ты и человечески, и писательски не чувствуешь”.
“Представь, как о таком факте написали бы Толстой, Достоевский и Чехов!”
Но я не Толстой, не Достоевский и не Чехов…
В то же время, если бы меня не взволновала эта история, я бы не стала вообще писать! Пишешь ведь только о том, что растревожило мысли и чувства.
Сильно клеймить хозяина “мерседеса” — это навредить милому ВС, который и так с огромным трудом уладил конфликт. А если б конфликт возобновился? Ни у кого из нас нет денег! Нечем платить, вот в чем вопрос.
Вы-то меня понимаете, Антон Павлович?
Конечно, я перечитываю и люблю Толстого и Достоевского!
Однако… Вот Федор Михайлович! Он сам переживал припадки, но они не помешали ему сделаться великим писателем. А князя Мышкина — тоже с припадками — он свел с ума в “Идиоте”. Разве это хорошо?
— Нина, ты будешь учить Достоевского писать романы?! — восклицает мой муж.
Нет, но почему же он выбрал худший вариант…
Со Львом Николаевичем другая история. Внук мой, двух лет от роду, увидел фарфоровую статуэтку Толстого на столе, обнял, поцеловал, а потом вгляделся в его строгое (слишком строгое) лицо и погрозил пальцем:
— Но-но-но! — (так же он грозит бабе-яге в книжке).
А Вы написали: “Какое наслаждение — уважать людей!” Да, наслаждение! Ведь у каждого так много хорошего!
И сочинилось трехстишье:
Господи,
Пошли мне смирение,
Как у Чехова!
* * *
Журнальный зал | Уральская новь, 2004 N20 | Нина Горланова
На острове жили Дима и Света,
Остров был маленький, тихий и теплый,
Потому что там всегда было лето...
Какие у Барабанова песни все-таки – лето, Дима и Света! Одно и то же. И вообще она устала, уморилась, изнемогла и обнаглела: прилегла на минутку, а заснула основательно. Но гости растолкали и вытащили. Тормошили ужасно, а главное, Юра за руку держал и тянул, как тут не выйти. Оказалось: проснулся Сашка и выскочил к гостям. Барабанов, на которого в пьяном виде нападало чадолюбие, решил похвастаться ребенком (своих-то нет):
– Скажи “Пикассо”, Сашок!
– Покко-мокко, – автоматически ответил Сашка (хотя в свои три года он говорит нормально, именно это слово так и произносит, как в год запомнил).
– Так его – Пикассо!!! Сам искажал – пусть теперь его поискажают!
Она уложила Сашку, сменила пеленки у Мишки и вышла к гостям. Вечер еще только набирал свои обороты. Муж на кухне кричит что-то громко насчет летающих тарелок, называя их сковородками. Муж на кухне, гости всюду, а Барабанов уже сидит на пианино со своей гитарой и снова поет про Диму и Свету:
– Лето, лето... все тихое, теплое,
Как она не умеет вести себя в ресторане,
Как становится грустной при виде голодных птиц.
