Она уныло посмотрела на Барабанова: вроде, пьян был на 110 процентов. А Мишка уже пищит, вот-вот встанет.
– Сознавайся, – вторил Барабанов, на всякий случай заглядывая в свою гитару – по поводу трех рублей.
– Опустился ты, – сказал ему муж со своей обычной всем надоевшей прямотой.
– Я опустился? А два подбородка у кого? У тебя. Прямо эпидемия в городе. Ба! В чемодане. – Он вытащил свой чемодан – увы, там денег не было.
– Мамми, мамми, – захныкал Мишка.
И когда это кончится? По крайней мере, не в этом году. Есть же примета: как свой день рождения встретишь, так и год пройдет.
– Говорил: в мае родился Гоголь, – иронично продолжал Барабанов. – Где вы берете таких темных друзей – на каком острове?
Кстати, об острове. Она с удовольствием провела бы дня три сейчас на острове. И чтобы он был маленький, тихий и теплый. Может, лучше это – вот так, по-барабановски, наблюдать за всем со стороны? Неплохие у него песни все-таки, приласкать его нужно на прощанье.
– Дима!
– Что – нашла?
– А в самом деле, пожить бы на таком острове – ты еще веришь в него?
– Светка, дался тебе он! Я три рубля найти не могу...
* * *
Журнальный зал | Новый Мир, 2005 N6 | НИНА ГОРЛАНОВА, ВЯЧЕСЛАВ БУКУР
Горланова Нина Викторовна и Букур Вячеслав Иванович родились в Пермской области. Закончили Пермский университет. Авторы многих книг прозы. Печатались в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь”, “Звезда”… Живут в Перми.
Эта сумасбродная история уходит корнями… Впрочем, смотрите сами.
О, воздух двадцать девятого года: одним казалось, что пахло гулкой новизной колхозов, а другим — все наоборот…
В село Чур прислали из города Осипа Лучникова — переворотить всю жизнь, устранить кулаков. А вместо этого — у нее были вишневые глаза, ей шестнадцать лет. Звали ее — Грушенька.
И он в мечтах то спасает ее от волков, которых снова много появилось вокруг Чура, то едет с ней вместе на учебу в Пермь. Но там брат — в артели “Уральская береста” — пьет насмерть, он меня опозорит, Грушенька испугается… ведь другие города есть! Но у Грушеньки улыбка под самые корешки волос! Налетят на такую улыбку всякие!
Тут Осип поднял голову: в печи сбежала из чугунка яростно кипящая каша. Видения улетели, а он — один в пустом доме неизвестного ему богача, расстрелянного в Гражданскую войну. Осип метнулся, спасая ужин. Чужие поленья трещали перед ним, говоря: субчик, ну-ка, чик отсюда, уходи, пока жив. А он сказал, подбоченясь и глядя в огонь:
— Да я еще сюда жену приведу. Будет вам хозяйка, будете вы молчать, родятся у меня и дети еще — восьмеро, а то и десять. — И, взяв ухват, распорядился с чугунком.
Ишь ты, живчик, — вздыбились поленья и обрушились, умолкнув.
Полетел Лучников к Савельевым, вызвал Грушеньку и зачастил: вот-вот начнется новая жизнь с таким сильным общим счастьем, что одному не вынести, а вместе они всех детей вырастят — восьмерых- десятерых, выучат…
Грушенька его перебила:
— Когда придет время, я выберу кого-то своего, из Чура, — а про себя подумала: “И нечего тут дышать, как Змей Горыныч, когда он разговаривает с украденной царевной”.
А Осип подумал так: “Выберешь ты из белых медведей… когда вас сошлют”.
Но сказал об этом только через неделю. Грушенька вышла к нему тогда, на ходу лакомясь черемухой (не слишком-то интересно все, что ты мне скажешь). Но услышала такое, что с размаху наступила зубом на черемуховую косточку и сломала его. А он повторил, глядя Грушеньке не в глаза, а в самые зрачки:
— Да, так. Ваша семья в списке на раскулачивание и в Сибирь. Если ты за меня выйдешь, я вычеркну.
Вишневые глаза Грушеньки заметались: сможет ли она Лучникова обмануть?! Ведь перешептывались старшие братья — через пару лет большевики провалятся сквозь землю. Наверное, тогда Лучникова угонят обратно, а она останется дома — с родными, то есть с половиной Чура…
Осип принял кислотную волну в себя, но выстоял: я эти пять минут вычеркну из списков памяти своей, но зато проживу всю жизнь с такой красой.
Самого-то его природа еще больше облепила красотой: огненный румянец, шея вся из рельефных мышц и по-хорошему жилистые руки. Но только сейчас вдобавок ко всему этому появился дом с наличниками в виде девоптиц, которые одинокими ночами вспархивали к нему на лежанку и все до одной были похожи на Грушеньку.
Сразу так набросилась на Грушеньку семейная жизнь, растопырив когти, что ничего она не успела сообразить, а уже пошли дети. И когда носила первенца, Колюню, все время у нее ноги подкашивались: неужели я и через семь, и через десять, и через двенадцать лет буду жить, заперевшись от мужа на щеколду души…
Когда раз в третий подала Грушенька Осипу хариуса с душком (царская рыба), он деловито, по- большевистски, размечтался:
