говорит:
— У меня сильное подозрение, что наш Филарет уже в основном выздоровел. Правда, деньги рвет, но в основном мелкие. Я думаю, что он притворяется, но кому от этого плохо?
— А как его картины расходятся? — волнуемся мы.
— Да неплохо. Мы ему отдельную палату выделили, отремонтировали, телевизор там, мольберты... Тут, кстати, я списал вам одно объявление, там учат на менеджеров по продаже живописи. Давайте, подучитесь и займитесь Филаретом. Вам будет хорошо и ему.
— Сейчас мы, два пенсионера, бросимся, осчастливим курсы менеджеров!
Автопортрет Филарета сказал нам сбоку выступающими янтарными глазами: “Ну и хрен с вами, раз отказываетесь от своего счастья”.
Эта работа — давний подарок Филарета, еще на взлете дружбы. Он здесь держит бутылку двумя руками — обе левые. На плече сидит, вся в драгоценном толстом мехе, крыса с хладокомбината. Гости, которые к нам заглядывают, спрашивают про портрет:
— Он случайно не сидел?
— Сидел. Только не в тюрьме, а в тумбочке.
* * *
Журнальный зал | Урал, 2005 N7 | Нина ГОРЛАНОВА, Вячеслав БУКУР
Максимото — так звали Максима сначала его друзья Семихатовы после того, как он отремонтировал им японский телевизор. Потом это подхватили уже все. Хотя он везде возникал как белокурый денди, но нацеленный, зоркий. И какая воля: каждое утро волосы феном укладывал!
Максимото, проходя через квартиры миллиона друзей, сучил в разные стороны ловкими руками, и вдруг начинали работать утюги, телевизоры, компьютеры. Очень хорошо у него получалось с японской техникой.
Из его рассказов выходило, что две его женитьбы были именно последствиями ремонта. У одной квартиру отремонтировал и не понял даже, в какой такой момент шумящие в руках куски обоев превратились в шумно снимаемое платье, а отвертка — в совсем другой инструмент.
В общем, он не заметил, как остался жить в этой отремонтированной квартире…
Но жену раздражало, что золотые руки его не приносят в дом никакого вообще золота. Максимото ремонтировал всем и все бесплатно. Ты раздражаешься? Вот тебе — он ушел от нее.
Впрочем, Семихатовы эту первую жену никогда в жизни не видели. Они самого Максимото увидели в 1988 году. На том вечере сошлись люди… в общем, такие, которые думали, что они всегда были лучше этого скукоженного строя, а перестройка, мол, только подогналась под них. Кафе “Театральное” ошалело, что впустило в себя столько кричащих поэтов и как бы даже певцов. Под кифару, под гитару одна пела:
По-чешски музыка — это гудба,
Приехали танки, ну что ж: гуд бай…
Максимото сидел за одним столиком с Семихатовыми и Зинаидой и объяснял им, что это про Пражскую весну. Еще он сказал:
— А дерево над бардессой…
— В виде склонившейся пятерни? — ульстила Зинаида.
— Хм, а я думал, что это пять стихий восточной философии… В общем, я его придумал и установил, это древо!
— Кстати, о дереве и перестройке — мне нужно кухню перестроить, — сказала Зинаида, блестя и почти звеня трезвым горбачевским взором (кто помнит — тогда была борьба с веселием Руси — питием).
Тут начался у них разговор: клей, материалы, плитка, клей. Он наклеил плитку в ванной, сменил плинтуса, отремонтировал кран и понял, что ему — как честному человеку — снова придется жениться.
Случайно выяснилось: Максимото не только делал ремонт в квартирах, но и говорил каждой, что видел ее во сне — с самого детства. Что было делать бедным женщинам? Если бы только ремонт или только во сне, то еще можно бы выстоять. Но сочетание ремонта и “видел во сне с самого детства” — тут головка закружилась, и она упала в его мастеровитые объятия.
А вторая жена Максимото — Зинаида, крохотная блондинка — свалилась во время ремонта со стремянки, и у нее долго были прекрасные, страдающие от боли глаза в пушистых ресницах. Но к счастью, потом сотрясение мозга прошло, и у нее остались просто красивые глаза, обездвиживающие добычу.
Сотрясение прошло, но началось потрясение — родина рванулась к рынку. А у Максимото не получалась “случка с директорами магазинов” (так он выражался). Его проекты витрин никто не хотел брать, хотя в Москве бы их с руками тогда отхватили, но Максимото жил в Перми, где все шло с отставанием на десять лет. Сейчас-то таких витрин полно, на каждом углу…
Зинаида кричала:
— Гений — Сальвадор вдали! Кому нужны твои алюминиевые привидения? — она рывком выхватывала из груды на столе один набросок, и он рвался об воздух от ее резких движений.
— Никто не хочет разворачивать вширь и вглубь все, что выроилось из моего мозга, – жаловался Максимото друзьям, а жене отвечал так: — Ты столько посуды принесла после смерти матери — целые утесы на шкафах! Того и гляди, прибьет кого-нибудь (между ними уже суетились двое детей, напряженно работающих на умиротворение родителей).
Край пришел, когда Максимото решил плести своими драгоценными руками корзины для продажи. Но ведь нужна лоза? Будет лоза! Он сплошь засадил ивовыми прутьями весь дачный участок.
Если бы жена сразу увидела эти посадки, то делов-то — повыдергала бы глупые прутья в один дымящийся момент. Но получилось как: ей дали путевку в санаторий, и когда она вернулась… прутья ивы уже пустили железные корни и затенили всю клубнику. Зинаида сначала замолчала страшным молчанием — как космос, как вакуум. А через двадцать минут попыталась их выдергивать. Ивы недоуменно похлестывали
