Михаил Силыч горько смотрел на все это и приказывал:
– Налейте по-человечески! Мне не нужен ободок, а нужен – куполок.
Илья ему выговаривал:
– Дед, тормози, ты спьяну раскапризничаешься, опять заставишь греть твою постель.
– И заставлю. – Дед грозно тряс русыми, так и не поседевшими кудрями. – Вы раз в две недели приезжаете – трудно, что ли, постель родному деду согреть?
Перестелив дедову постель и полежав в ней, оставив две сумки продуктов и прихватив грязное белье, Илья пилил с женой в Пермь на старенькой “Волге”, которую купил за полторы тысячи “гринов”.
Однажды Илья приехал к деду, а он скорчился в постели и смотрит в окно:
– Форточку ветром распалыснуло – зуб с зубом не стыкатся! Лежу кукорежкой. Зачем ты повесил там белый платок! Вы думаете, что я уже сдаюсь? Снимай эту капитуляцию.
В углу окна было немножко паутины, и все. Никакого белого платка! Но Илья взял веник, паутину убрал, краем глаза уловив убегающего паука – только мохнатые ноги мелькнули.
– Я все снял, – доложил он деду.
Михаил Силыч сердито посмотрел:
– Чего ты свашишься? Нужно – раз! – и снять белый платок! А ты копаешься-копаешься... подвинул, а не снял! Я бы сам, да только страшно мне, – закончил он упавшим голосом и уронил голову на грудь, словно задумавшись.
Илья бережно взял деда за руку: она была уже закоченевшая. Какая большая скорость улета у души!
Сколько ни старайся, возведи стенки из денег, а эта какая-то белая материя все равно просочится и будет белеть и колыхаться перед глазами.
Прошло некоторое время. Чувство, что нужно кого-то спасать, не давало покоя. Оно застоялось, сгустилось и спеклось. Пора было его обновлять. И он пришел к Капустиным. Они не сумели воспользоваться причудами русского капитализма и жили бедно.
Илья начал со слов “стратегия жизни”.
Ходил в Пермэнерго – подписал спецразрешение на спецсчетчик – 30 источников света хочу иметь... Депутат один за меня попросил – и подписали. По пути вот к вам заскочил. Капусточка! Это тебе. – Он вручил хозяйке кочанчик декоративной капусты, раскрывшийся в виде розы (это было такое отрицание съедобности во имя чистой красоты). – Знаете, я тут понял вот что! Должна быть стратегия жизни.
Капустины подумали: Стана опять требует у Ильи деньги. Он столько лет заходил к ним, приносил то херес, то кофе, то воспоминания молодости, но в основном – жалобы на Стану. У нее ведь до сих пор глаза мчатся за мужиками, как гоночные машины. А Капустины Стану защищали: все-таки она трех сыновей воспитывает одна, это все не шутки.
И они, повторяем, так подумав, приготовились защищать Стану – даже повалились в разные углы дивана, чтоб накопить силы для этого. А Илья ходил перед ними, как проповедник среди индейцев:
– Нужно мечтать дорасти до генерала, и в итоге – хотя бы лейтенантом станешь. Надо мечтать о миллионе баксов, тогда, может быть, появится у тебя десять тысяч.
Капустин вскочил и закричал:
– Жена, где у нас новая ручка – золотом пишет? Мы запишем золотыми буквами твои советы, Илья!
Илья засмеялся, но не отступил от плана спасения. Наоборот, он достал сигару и попросил разрешения закурить. Бережно потягивая драгоценный дым, он развивал:
– Золотые слитки ни на кого с неба не падают!
– А если падают, то больно ударяют по голове, – добавила Капустина.
– За слитками надо куда-то ехать. Вот почему я не уехал в Москву? Тогда, двадцать лет назад.
Капустин ходил за ним по пятам. Закатывая глаза, он с восторгом говорил:
– Да-да! Москва в России больше, чем Москва.
Задумчиво покурив, Илья щедро разразился конкретным примером:
– В Вашингтоне стоял я на выставку Вермеера. Очередь в три слоя обматывала квартал! И ночью нам стали предлагать за хорошую цену и палатки, и кофе, и горячую пищу, и футболки с надписью “Я выжил в очереди на Вермеера”. Вот стратегия-то! Девять долларов каждая футболка!
Илья задрал свитер и показал. И Капустины поняли, что вот она – стратегия-то! И вроде бы мимоходом заскочил, а в то же время основательно подготовился их спасать. Но по многолетней привычке они решили трепыхаться.
Капустина:
– Мы делаем свое дело, мы учим в школе детей.
Капустин:
– Это вечный спор Пастернака и Мандельштама. Пастернак считал, что нужно иметь деньги, и брался за переводы, а Мандельштам...
Илья тут был обращен к ним своим тугим ухом и сказал:
– Я сыну говорю: поезжай ты в Москву, пусть у тебя там ничего не получится, но вернешься с
