— Мама, ты напишешь мне квадратное письмо? Напишешь?
Даша уже знала, что есть квадрат, а есть прямоугольник. Настя с нею занималась с такими фигурами, которые еще назывались окна: окна можно было закрыть то квадратом, то прямоугольником. От дяди из Канады приходят иногда прямоугольные письма, и мама грустит.
— Мама, хочу квадратное письмо!
Но мама словно не слышала ее, она схватила из корзины с бельем свое платье с ирисами и побежала к раковине. Стирать будет? Нет, мама вымыла ноги, с трудом закинув их по очереди на раковину, вытерла платьем и бросила его тут же: “Ой! Ой!”
Папа взял Дашу на руки, хотя она уже большая, и они все побежали бегом по улице. Мама словно не мама была, но папа был по-прежнему папой, и это немного успокаивало Дашу. Папа говорил:
— Доченька, помолчи, сейчас нам не до тебя пока.
Вдруг мама стала мамой и сказала человеческим голосом:
— Даша, тебе ребенок напишет письмо: сестра или брат! Я обещаю! Миша, это и будет ей подарок, ты не хлопочи, а остальные дети пока приедут от бабушки, купим подарки. Ой, ой! Опять схватило! Только и отпускает на минутку! Вот что: пол вымыть не забудь. Боже мой! О!
— А что ты хочешь, дорогая, четвертые роды — это четвертые роды, бурно протекают.
— Сейчас рожу прямо на асфальт! — крикнула мама.
— Ты, мама, родилась, вот и рожаешь! — ответила Даша.
— Потерпи, осталось-то... два дома, и все! — сказал маме папа.
Когда они подошли к родильному дому, мама скрылась там с криками “ой-ой”, а папа стал Даше показывать буквы на вывеске “Родильный дом”. Даша знала уже буквы “о”, “д” и “м”. Папа палочкой на земле писал ей слово “Даша”, а потом вдруг “Агния”. Она в этом слове знала лишь букву “а”. Почему Агния? И тут им сообщили, что у мамы родилась девочка. Папа спросил: назовем ее Агния? Даша кивнула.
Старушки на скамейке спросили: кто родился? Даша важно ответила:
— Мама родила девочку...
Когда маму с девочкой выписали из больницы, Даше в руки сразу положили письмо: квадратное! На странице, вырванной из тетрадки. И там внизу было подписано: Агния. Даша уже знала в этом слове почти все буквы. Это было послание новорожденной Агнии к сестре: “Даша, я тебя люблю!”
— Ну что ты делала без меня, Даша? — спросила мама.
— Стеснялась.
Это было что-то новенькое, и мама вопросительно посмотрела на папу. Папа пожал плечами:
— Гости у нас. Приехал друг Василия из Москвы. Мы же всюду знамениты, я не шучу. Василий ездил в столицу и рассказывал о нас.
— Что, например, можно про нас рассказывать? — удивилась Света.
— Про термосы, как мы их покупали... и все такое. Кореец, Пак. Он шьет здорово, обещает мне брюки сшить из того материала, что ты купила.
Брюки — это хорошо, но Свете сейчас совершенно не до гостя! Миша, как водится, не вник в смысл ее слов, он продолжал: Василий говорит, что Пак приговаривал: только б одним глазом взглянуть на этих Ивановых. Кстати, Пак — это среди корейцев тот же Иванов, а когда он приехал, то оказалось, что у него в самом деле один глаз, но это не заметно под темными очками, ты не бойся, Даша вот привыкла, он всю столицу обшивает моднейшей одеждой, а пол я вымыл, как ты видишь, Света!
Света пошла вымыть руки и увидела под раковиной еще мокрую половую тряпку — она показалась ей странно знакомой. Ба, да это же ее платье с ирисами, единственное нарядное, а муж им пол вымыл!
— Как ты мог? И оно же шелковое, не впитывает влагу...
— А я откуда знал, что это платье. Лежало под раковиной, вот я и...
— Но я им в безумии схваток вытерла ноги... а ты! Если б у меня пять нарядных платьев было, а то одно, и то не запомнил... эх! Кто там? Уже гости? А мне совершенно сейчас не до этого... Я там уговорила одну женщину... молодую... не оставлять сына в роддоме. Ее жених бросил. Я сказала: “Ночью тебя задушу”. Она: “Не задушите!” Я: “Женщины, уходим отсюда! Мы не будем с этой фашисткой лежать. Когда я Настю взяла, то она под кроватью плакала, если кто обидит во дворе. Заберется и скулит. Ей в голову не приходило ко мне под мышку нырнуть... Своего сына оставить без матери!” Стала я подушку и одеяло собирать, другие тоже: мол, уходим. И тогда заплакала эта девчонка, ей семнадцать лет: нет у нее пеленок! Но я пообещала собрать все: коляску, пеленки, одеяло, ползунки! И она согласилась кормить мальчика. Но еще кочевряжилась: а покажите мне его! А разверните! А почему у него такой нос? А нос всегда будет курносый? Да, кричу, потому такой, что ты такой ему родила!..
Как развивались события далее, соавторы рисовали за завтраком: Пак снял размеры с Миши, выжидательно глядя на Свету, он серьезно думал, что она после четвертых родов будет еще блистать для него остроумием. Ивановы отдали ему альбом Энгра (немецкий), Дюрера (немецкий), Мира (итальянский) и несколько болгарских открыток Шагала. Ну и, конечно, отрез для брюк. С тех пор прошло десять лет, но ни брюк, ни Пака они никогда более не видели.
Жизнь продолжается
Прежде чем описывать Великое Безразличие, придется описать, чего не было в новой комнате Ивановых, из которой выехала соседка Нина. Но, впрочем, легче перечислить, что в ней было: этюдник, мольберт, кусок загрунтованного холста, кружка с кистями, бутылка растворителя, пельменные доски, на которых Настя писала сразу три картины: семейный портрет с солнцем, натюрморт с черными гладиолусами и автопортрет в виде дикарки. На юге Настя сделала себе ожерелье для пляжа, дикарское: на шее красиво болтались ракушки, разноцветные тряпочки и косичка из обрезков замши, которая торчала вбок, но к месту.
