– Миш, постой, – на плечо легла рука, и я остановился, но не обернулся.
– Ты так несся, что я тебя едва догнал, – продолжил дядя Коля, обгоняя меня и снова заглядывая в лицо, – не бери все так близко, иначе на самом деле с ума сойдешь. Я тебе только одно хочу сказать. Береги себя, чтобы не выбрал.
– Спасибо, – сказал я искренне, и тут же вспомнил – и вот еще. Вот накладные на оружие и технику. У меня уже не остается времени их обналичить, а вы как раз сможете. Возьмите всех наших, кто будет возвращаться в город и получите оружие. С этим тоже нельзя откладывать. А потом вместе с первым же конвоем идите к Театральной. Я к вам позже присоединюсь. Не бойтесь за меня.
– Так все же решил отправиться? – спросил дядя Коля, забирая бумажки.
– Конечно, и последнее, уж простите, что я вас так нагружаю…
– Ерунда…
– Позаботитесь о Свете? Хорошо? Я ей еще не говорил, что один еду. Она думает, что мы сюда приехали припасы пополнить, а потом обратно к спецназу.
– Без проблем, – сказал дядя Коля, по-птичьи посмотрев на меня и улыбнувшись, – Скажи только, как ей об этом сообщить?
– Не знаю, – честно признался я, пожав плечами, – так и не могу предугадывать ее реакцию. Наверное, это единственный человек, с которым у меня это не проходит.
Дядя Коля пожал руку на прощание, развернулся и ушел в сторону Алениного дома, в котором и осталась Света. Несколько секунд я стоял и смотрел ему в спину, раздумывая, а не пойти все же с ним. Тихая, ничем не примечательная жизнь, спокойная и мирная, как я и хотел, выбираясь из универа. С другой стороны, если я сейчас отправлюсь к солдатам, ожидающим выезда за охотой на напавших бандитов, то уже не смогу вернуться сюда и забыть обо всем. Перепутье… Столь незаметное и невыраженное, сколь же четкое и ясное, как чугунный запор на воротах. В какую бы сторону я сейчас не свернул, к другой повернуться уже не удастся. Глубоко вздохнув, я засунул руки в карманы и пошел… к остановке, где меньше чем через час должны собраться солдаты, чтобы получить новые данные и приказы командира. И тут же почувствовал себя легче, понимая окончательность сделанного решения. Мир не перестал крутиться, а я не перестал верить, что светлое будущее все же наступит.
Стоянка встретила меня неожиданным шумом и криками солдат, перебирающими амуницию. Несколько броневиком и даже одна боевая машина шумели , прогревая двигатели, пока рядом из большого, с крытым кузовом, грузовика, подошедшие солдаты разбирали оружие. Два пехотинца со значками интендантской службы, снова созданной по необходимости, прямо на выщербленный асфальт складывали ящики с патронами, противно воняющими на свежем воздухе маслом и подгнившим деревом. Рядом, возле БМП тоже лежали ящики, но уже поменьше, в которых аккуратными рядами, с простилками, предохраняющей от преждевременных толчков, гранаты. Дымовые и противопехотные. Отдельно лежал ящик, на котором белыми, ровными, словно выведенными по трафарету, буквами, было написано, что здесь держат кумулятивные гранаты, предназначенные для пробивания брони. С надеждой сунув туда свой нос, я не нашел ничего, кроме пыли, от которой сразу захотелось чихать. Это добро уже все успели разобрать. Единственное, что мне было действительно нужно, так это немного запасных патронов к моему новому, трофейному АК-103, сейчас удобно висевшем за спиной. Интенданты с радостью выдали мне три сотни патронов, сразу предупредив, что забивать ими магазины буду я сам. Не в первый раз, так что очень даже неплохо. И в обязательном порядке мне выдали три простые осколочные гранаты Ф-1, которые, как сказали, можно и обратно принести, если не понадобятся. Приятно ощущая их вес в разгрузнике, я отошел, уже мысленно уверенный, что даже если хоть одна граната останется после всего этого, все равно запишу как боевые расходы.
Успевшие снарядиться и накуриться солдаты собирались возле Небольшого грузовика, на котором стоял, занимая весь кузов, мощный прожектор. Как не удивительно, такие штуки я видел только в кино про Вторую Мировую войну, и понятия не имел, что такое ненужное никому барахло до сих пор хранилось на складах. И все же одна такая штука там точно было. Сейчас же на кузове, рядом с прожектором, стоял офицер, и перечислял фамилии бойцов, записанных в рейд. Если солдат не откликался сразу, то он даже не ругался, а просто вычеркивал фамилию. Я подошел как раз вовремя, чтобы услышать слова «Трофимов, Михаил».
– Здесь, – крикнул я и по студенческой привычке поднял руку. Офицер прижег меня к месту одним взглядом, и продолжил читать, временами, когда солдаты искали потерявшегося или не услышавшего собственную фамилию, он грыз карандаш, стреляя глазами во все стороны.
– Молодец, я думал, что ты не останешься, – я обернулся и увидел у себя за спиной солдата, с которым вместе приехали сюда на одной машине. Если ты уже подтвердился, то пошли к командиру, он как раз план составляет.
– План чего? – удивился я такой поспешности.
– Как чего? – в свою очередь изумился солдат, – налета на это змеиное гнездо, пока они снова сами не стали кусаться. Раздавим эту гадину и все дела сразу лучше пойдут. Мы ведь тоже не полные придурки, бросаться на амбразуру грудью никто не собирается. Сейчас гораздо важнее учится обходиться без жертв, чем класть противников мордой в пол. Это раньше просто, смена всегда найдется, а сейчас замену днем с огнем не сыщешь. Ладно, мы уже пришли
Здание, глее разместился снайпер со своим временным полевым штабом, располагался прямо за стеной ближайшего ангара. Техники установили там небольшой генератор. Подключили даже аппарат спутниковой связи, сейчас оказавшееся самой надежной. Армейским версиям не требовались ни выдвижные антенны, ни ретрансляционные системы. Спутник все сам делал, осталось только правильно вводить номер и держать трубку около уха.
С одной стороны, следовало дожидаться снаружи, как большинство солдат, сейчас куривших или рассказывавших по большей части похабные истории. С другой стороны, к большинству я себя уже не относил, да и просто стоять на солнцепеке, под лучами необычайно жаркого для этих дней солнца, мне тоже не хотелось. В крайнем случае, постою рядышком с дверью, но в теньке.
В ангаре было накурено еще сильнее, чем снаружи. После того, как вывезли целые склады этой отравы каждый курил столько, сколько хотел. Кроме того, по моим наблюдениям многие так снимали стресс, а без этого нельзя, когда имеешь дело с мертвяками. Я сам видел, как только что вернувшиеся из города мародеры пытались закурить трясущимися руками, опустошенным взглядом чиркая по соседям. В конце концов прибегали к сторонней помощи и выкуривали первую сигарету едва ли не за минуту длинными, сильными затяжками. Давались, кашляли, бросали сигарету и тут же вытаскивали новую, пытаясь хоть как-то успокоиться. Мертвецы побеждали не столько своей силой, нечувствительностью к боли или даже количеством. Они побеждали страхом. С самого начала нашей истории люди боялись собственных мертвых. Культ предков был связан с этим же. Успокоить мертвеца, ублажить его, чтобы он не захотел вернуться к живым. С молоком матери мы всасывали этот страх, закрепившийся почти на генном уровне. И когда смотришь ему в лицо, даже не смотря на качественное превосходство, чувствуешь молчаливый ужас, отдающий прямо в сердце. Даже когда зомби уже мертв, хочется продолжать стрелять, словно так можно избавиться от этого страха.
Прямо на стене ангара висела огромная карта Рязанской области, расчерченная невиданными раньше значками и указателями. Здесь отмечались дороги, которых никогда не существовало на гражданских картах, подъезды, которых никто и не видел, значки бункеров и бомбоубежищ, так и не найденных диггерами и любителями острых ощущений. Она была точнее и подробнее, чем любая гражданская карта и наверняка взятая из папки с грифом «секретно». На ней булавками были отмечены значки постов и отрядов, занимавших почти ровный круг периметра вокруг главного значка – небольшого квадратика с подписью «Сельцы».
Несколько рядовых, два сержанта и один доброволец, наш снайпер, столпились рядом с картой, что-то обсуждая в пол голоса и водя пальцами по линиям и значкам. Первым, кто обернулся на звук шагов, издаваемых моими подошвами, был мой временный командир. При этом, как я успел заметить, руку он держал на раскрытой кобуре. Увидев меня, у него чуть поднялись брови вверх, только это выдало неожиданность моего прихода.
– Молодец, что пришел, – сказал он, протягивая мне руку для пожатия. Без перчатки она оказалась мозолистой и сухой, словно я взялся за старую деревяшку, пролежавшую под солнцем. Зато крепкая и
