что делать? Нет, я понимаю, что здесь, в этом времени пьют, и пьют крепко. Да и война еще, смерть рядом… А в авиации вообще пили много. Помните, безголосый Крючков в какой-то комедии хрипел веселую песню про трех танкистов? 'Три танкиста, три веселых друга!'
Ага! А летуны переделали эту песню, и орали ее на пьянках примерно так:
Ну, восемьсот – не восемьсот, но что-то близко к этому. Люди сейчас здоровее, генофонд лучше. Хрустальных рюмок, коньячных бокалов, конусов под мартини нет. Все пьют из граненых стаканов. Если пьют культурно, интеллигентно, то наливают по спичечному коробку. Лежа на ребре коробок показывает уровень, равный, примерно, граммам 50-ти, а стоя вертикально – 100. Это если культурно… А если – как душа просит, то могут и всклень… Меня как-то подловили. И вспоминать не хочу. Вот по этому я и работаю 'под прикрытием'. Под коньячным прикрытием. Типа – командир пьет только хороший армянский коньяк! И не пьет даже – дегустирует, вдумчиво наслаждается! Неожиданно это дало мне лишние бонусы и прибавило авторитета за столом. Я стал слыть ценителем, точно знающим меру, и никогда не теряющим голову от пьянки командиром…
Что-то я заболтался… Что же мне с этими гадами делать?
За что мне это наказанье?
За что, о боже мой! За что, за что, о боже мой! Поняв, что я уже напеваю какую-то оперетку, я сурово сжал зубы. Сквозь них я и задал свой первый вопрос.
— Ну, граждане бандиты, хулиганы и алкоголики! Перед расстрелом вам предоставляется последнее слово. Кто будет говорить? — не поняв серьезности момента, честный служака Петрович саданул стволом автомата тощего гада, Серегу Черкасова.
Худой Черкасов вырабатывал в себе 'военную косточку', смотрел хмуро и старался говорить басом. Вырабатывал, стало быть, еще и 'низкий командный голос'.
— А чё, товарищ майор? А мы ничё… — сидели тихо-мирно, никому не мешали…
— А чё сидели-то, родной? — ласково спросил я.
— Решили отметить освобождение города Орел от немецко-фашистских захватчиков, товарищ майор!
Тут мне уже не хватило воздуха.
— Молча-а-ать! Смирно! Орел освобожден в начале августа, а сейчас уже 25 число, считай – месяц прошел! — я постарался взять себя в руки.
— Значицца, так, ребяты! Как вы ко мне пришли – так и уёб… уйдете отсюда. Я многое могу понять и простить, но такого… Нам через три недели на фронт, такой балласт мне даром не нужен. Служите, ребяты, в тылу. Пусть на вас ассенизаторы свои телеги возят. Устал я от вас. Ремни с оружием снять! Старшина, прими… Отведи их Петрович, в кубрик, к чертям собачьим. Не хочу я на них время тратить. Без толку это… пошли, пошли. Полковник, а вы куда? Вы ляжете прямо тут, на полу. Вопросы?
— Виктор… — начал канючить полковник Сталин.
— Я тебе не Виктор, млять! Я тебе командир боевой эскадрильи майор Туровцев! Совсем с этим отребьем зенки залил! Не будешь тут спать – пошел на хрен! Петрович, проводи!
Петрович засмущался. Все-таки фамилия Сталин была для него связана с кем-то другим. Тут, мягко выпроводив Петровича в коридор, в комнату зашел капитан Извольский.
— Командир, ты…
— Нет, Кирилл! Нет. Сегодня для них кредит кончился. Спишу нахрен! Не нужны они, такие… Сам же видишь…
— А ты выйди, Виктор, посмотри… — поманил меня пальцем Извольский.
Я нехотя вышел в коридор. Вдоль стеночки стоял весь личный состав эскадрильи. В строю и в полной форме. Перед ними, на коленях, без ремней, стояли три бандита. На их мордах я заметил следы от слез…
— Товарищ майор, не гоните… — глухим, низким и безжизненным голосом попросил старший лейтенант Черкасов. — Не жить нам иначе… Мы клянемся… Вот, на коленях, перед людьми клянемся, что все…
Я хотел верить и не мог верить. Кирилл кивнул, можно. Дима Петраков показал бандитам кулак и подмигнул мне – можно. Капитан Рыбкин кивнул – можно.
— Пошли вон! К себе, в кубрик. Завтра я вам определю наказание. Всем – отбой! Мухой!
Вот, такие вот у нас тут шутки и пляски бывают, ребята!
Вот так, вот. Я вспомнил прошедшую ночь. Ни дня без шутки и без приключений!
А потом было еще одно приключение, о котором я просто обязан вам рассказать…
Дело было так. Я стоял на крыле 'Яка-третьего', давая указания старлею Кулагину перед учебным вылетом. Стараясь перекричать рев мотора, я орал: '…И больше – ничего! Понял? Строго по намеченному плану! Ты еще не владеешь самолетом в должной мере, понял? Ну, давай!'
В это время в сознание пробилось понимание того, что мотор яка издает какое-то бибиканье, совсем как автомобиль. Я недоуменно прислушался, а потом оглянулся.
Через бетонку, на бешеной скорости, к нам мчался краса и гордость нашей в/ч – автомобиль 'Додж 3/4'. Держась за лобовое стекло и размахивая рукой, как краснофлотец, семафорящий на мостике линкора 'Октябрьская революция' сигнал 'Приступить к выдаче винной порции!', в машине подпрыгивал и что-то орал наш всегда выдержанный начштаба капитан Рыбкин.
— Пошел! — крикнул я летчику, спрыгнул с крыла, и, придерживая фуражку рукой, побежал навстречу 'Доджу'. Сзади меня мягко подтолкнул поток воздуха от винта истребителя, и рев мотора стал быстро удаляться.
— Ну, что еще, Федор Тимофеевич? И вы туда же? Смерти моей хотите?
— Товарищ майор! Прыгайте в машину! Срочно! И быстрее, пожалуйста! Там Сталин звонит!
— Васька? Да пусть звонит. Хрен ли ему еще делать! А что он сам не зашел в штаб?
— Какой Васька?
— Сам звонит! Сам!
Совершенно ошалев, я полез в машину. Как мы домчались до штаба и телефона, я не запомнил. Просто 'Кэмел-трофи' какое-то!
— Слушаю, майор Туровцев! — загнанным лосем я выдохнул в трубку спертый в легких воздух. Трубка немного помолчала, потом в ней что-то щелкнуло, и я услышал…
— Здравствуйте, товарищ Туровцев… Это Сталин… — раздался глухой, размеренный и совершенно не окрашенный какими-либо эмоциями голос.
— Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий!
— Ну-ну, товарищ Туровцев, нэ надо так кричать… Несмотря на то, что ви на аэродроме, а я в Кремле, я вас достаточно хорошо слышу… — чувствовалось, что Сталин ухмыльнулся. — Ви можете обращаться ко мне просто – товарищ Сталин… Думаю, Верховному Главнокомандующему, Маршалу Советского Союза товарищу Сталину этого будет вполне достаточно. Нэ стоит излишне напирать на собеседника высокими званиями, нэ так ли, майор Туровцев?
— Я считаю, товарищ Сталин, что обращение 'товарищ', впервые появившееся в Советском Союзе, самое высокое звание и есть…
Сталин помолчал.
— Я нэ ошибся в вас, товарищ Туровцев… — слово 'товарищ' ИВС явно выделил своей интонацией. — Ви правильно, по-коммунистически, по-советски, мыслите… Но – о деле… Вчера я выслушал просьбу
