раритетное (для меня) чудо на задний двор и заглушил мотор.
— Все, Виктор Михалыч, приехали. Просыпайтесь!
Я обвел задний двор нашей казармы мутным взглядом. Устал…
— Чо, Петрович, приеха-а-а-али? — не удержавшись, зевнул я.
— А то ж! У нас порядок в танковых войсках!
— В авиации, Петрович! В авиации. Побойся бога! Которую неделю уж служишь…
Бывший мехвод танка 'Т-34', орденоносец и 'погорелец' Петрович, чудом выживший в бою под Прохоровкой, только нахмурил изуродованный послеожоговыми рубцами лоб, и что-то буркнул. Было ясно, что свои танковые войска он на какую-то там 'драную' авиацию не променяет никогда. Вот, только оклемается малость – и снова сядет за рычаги любимой 'тридцатьчетверки'. А пока… Пока надо терпеть. Терпеть, когда к командиру эскадрильи, Герою Советского Союза майору Туровцеву пацаны-летчики обращаются просто издевательски для требований Устава – Ви-и-ктор! Не товарищ майор, а – Ви-и-иктор! Тьфу! Терпеть, что каждый вечер летчики сначала пьют водку, а потом спят на кроватях, в номерах на четыре человека, на чистых простынях… А не как ты, на фронте – на масляной броне 'тридцатьчетверки' или вообще – на сырой земле, под ее родимым, теплым брюхом…
— Не дергайся, Петрович… Дай-ка… Сейчас боль уйдет… боли нет… нет боли, Петрович. Петрович!
— А?!
— Все-все! Скоро вернешься в свой полк, старшина. Мы на фронт, и ты… на фронт. И не злись ты на летчиков, Петрович… Горим мы так же как и танкисты… Заживо горим… Только вы – на земле-матушке, а мы в небе…
— Да я ничего… — засмущался старшина.
— Вот и хорошо, что ничего… Ничего не понимаю… Отбой уже был?
— А то ж! Двадцать три двадцать уже…
— А кто это, интересно, в каптерке свет жжет, а Петрович?
Петрович мошеннически начал прятать честные глаза.
— А мне откеда знать, Виктор Михалыч?
— Ну, да. Ну, да… откеда… На самом-то деле? Ну, ладно – закрывай машину, иди отдыхать. Завтра – как всегда… Да! Автомат – в дежурку! Что ты его таскаешь с собой? Не на фронте же!
— Есть, товарищ майор! А личное оружие всегда должно быть с бойцом. — Петрович насупился и начал обходить и оглаживать свой любимый рыдван, а я, беззвучным шагом индейца племени… Вот, черт! Какого же племени-то… Племени 'Red Bulls'? Нет, скорее, — 'Red Bаlls', во! — начал подкрадываться к вигваму… тьфу! К каптерке бледнолицых.
Была у меня в биографии такая забавная вещь… Сразу после окончания института меня оставили преподавать на кафедре… неважно, какой. Важно, что на кафедре. Своего, естественно, факультета. Боже мой! Не прошло и месяца моей работы ассистентом кафедры, как я, наконец, понял, какие же мы, студиозусы, были дураки! Кого мы хотели обмануть! Зубров институтской профессуры, которым все наши ухищрения были видны, как на открытой ладони! Да они на раз читали нас, как под рентгеном! Еще в момент первичной разработки нами той или иной каверзы!
Вот и сейчас. Скрадывая эту бледную немочь, которая ушла из кубриков в каптерку, чтобы от входа не было видно света в окнах, я трагически задумался – как мельчает молодежь! А вот мы, в свое время, конечно…
Что делали мы в свое время я не додумал. Пришло время действовать. Судя по бормотанию, слышимому из-под двери, звяканью пузырей и тонкому хихиканью, в каптерке были 'лос трес бандитос' и Васек Трубачев, тьфу ты! Сталин, конечно! И кто кого совратил дисциплину хулиганить, я не знал.
А значит – 'мстя моя' будет страшна. Я достал свой 'Вальтер', и загнал пулю в ствол… Ну, сейчас я вас пугану, гадёныши! До приятного и теплого ощущения в штанах!
— Из чего там потолок… — пытался вспомнить я, примеряясь как мне лучше вышибить дверь, — не было бы рикошета… Ну, давай, Тур, мочи гадов!
'Бабах!' Хлипкая дверная защелка не могла, конечно, удержать ярость и боевой порыв сына бога! Дверь, сметенная могучим ударом, распахнулась настежь! Ого-го! Я могуч и силен! Я бы плавно перетек в каптерку, наводя ужас на насильников над положениями Устава, но – проклятая дверь! У-у-у! Она, ударившись об косяк, резко пошла назад, попав мне, что характерно, прямо по носу…
От неожиданности и боли я выстрелил… Немного раньше, чем планировал. Но – попал хорошо! Опыт не пропьешь!
Попал я точно в потолок. Точнее – в фарфоровый ролик, удерживающий витой шнур электропроводки. Вот сейчас я точно понял, что евроремонт и скрытая проводка – это есть хорошо. Потому, что на поле боя стало плохо!
Чертов ролик привел к тому, что почти что выигранную битву под Ватерлоо я чуть не проиграл. Долбаная пуля все-таки срикошетила, ударила в батарею парового отопления, расколола чугунёвую трубу, отскочила – и разбила две водочные бутылки, стоящие на полу.
Сидевших за столиком бандитос и Васька снесло на пол. Они попадали, как битые 'влет' вальдшнепы. Поле боя и так было за мной, но последнюю точку поставил все же Петрович… А я было по него забыл. А зря… Герой-танкист – он и в авиации герой! Лучше бы я его отправил куда-нибудь подальше. Воевать с Японией, например… Но это еще впереди. А сейчас битый жизнью и опытный боец Петрович стремительной танковой атакой залетел в каптерку на мой выстрел с автоматом в руках и дал очередь в потолок, сопровождая все это простым, но очень убедительным ревом: 'Лежать, су-у-ки! Всех порву! Граната!'
Все бы было тихо-мирно… Но с гранатой Петрович палку, честно говоря, перегнул! Непривычные к танковым атакам, летуны, 'взбледнувшие' от осевшего на них мела потолочной побелки, завизжали и… сиганули в окно! Я обмер! У меня даже нос перестал болеть! Со страхом выглянув в окно второго, к счастью, этажа, я увидел барахтающихся на газоне нарушителей дисциплины.
Тут в коридоре раздался грохот и, в одних трусах и сапогах, но с 'ТТшником' в руках в каптерку ворвались 'лос капитанос' – доны Извольский и Кузьмичев. За ними подпрыгивал мой Вася. Хорошо, что у них не было гранат! Это, я вам скажу, просто счастье!
— Старшина! Вяжи гадов и тащи их на допрос. Товарищи офицеры, а где ваши штанишки с помочами, а? — ядовитым голосом обратился я к капитанам, пряча нос от их ошалевших взглядов. — А ну, привести себя в порядок! Бе-е-гом, марш! И успокойте там народ! Отбой ведь!
С топотом бегущего по просторам прерий стада мустангов, капитанов и Васю вынесло наружу. Я потрогал нос и приготовился к 'экстренному потрошению' захваченных в плен бледнолицых. Но тут в коридоре вновь раздался грохот сапог. Веселая ночка… Интересно – какое будет утро…
Теперь в каптерку ворвался местный летеха с красной повязкой 'Помощник дежурного' на рукаве. Его тылы прикрывал солдатик из караула. То, как он крутил стволом своего автомата, привело меня в ужас.
— Эй-эй, боец! Убери ты свою пушку от греха! Еще нам тут Курской битвы не хватало!
Лейтенант обернулся, мигнул, и солдатик выскочил за дверь.
— Что это было, товарищ майор? — подозрительно осведомился лейтенант. — Что за пальба по ночам?
— Да так… ничего особенного… Учебные стрельбы, лейтенант. Все под контролем! — хоть это я сказал с уверенностью в голосе, червь сомнения меня, все же, точил. — Автомат упал с гвоздя. А был на боевом взводе, вот и грохотнул очередь. Все живы-здоровы. Иди, иди! Мы тут сами разберемся…
— Да-а-а? — с сомнением протянул летеха, но послушался. Он понимал – что с нас возьмешь? Не сегодня-завтра нам лететь на фронт. Да и наша эскадрилья вызывала толику уважения.
Лейтенант исчез, зато на сцене появились арестанты…
А они на самом деле были 'бледнолицыми'. От испуга. Точнее, на Васе Сталине, например, лица вообще не было. Лучше всех было Юрке Лесныху. Этот гад успел нажраться до такого состояния, что лишь улыбался, пряча щелочки глаз в толстые щеки, и пытался облобызать своего конвоира. Рядом, пытаясь свести глаза к носу, мотылялся, периодически икая, Серега Парикянц. Получалось у него это плохо. Я имею в виду – свести глаза вместе. Икал Серега просто замечательно!
Вот вы, дорогие читатели, наверное, скажете – что-то ты, брат, много говоришь о водке и пьянках. А
