оглянулся – коридор был пустой, сказал: 'А ну, полковник, подвинься…', вновь открыл дверь в большое, пустое помещение и… дал этому щуплому такого леща, что он просто впорхнул в комнату.
Когда я увидел удивленное лицо полковника и его выпученные глаза, меня стали 'терзать смутные подозрения', как прошепелявил когда-то актер Яковлев… Знакомое мальчишеское, нет, точнее – детское лицо… глаза… нос, припухшие губы. Вася! Вася-Василек! Полковник Сталин, битте-дритте! В памяти вдруг всплыла подсмотренная где-то в сети фраза из служебной характеристики на Василия Сталина – '…имели место случаи рукоприкладства к подчиненным…' К подчиненным, значит… Ну-ну! А если к тебе, а? Рукоприкладство? Ну, будем знакомиться…
— Что замолчал, дристун? — я наступил Васе на носок лакированного сапога и несильно толкнул его в грудь. Васек качнулся и сел на 'пятую точку'. Отрогами Гималаев я навис над командиром 32-го, что ли, полка. Хотя – нет… Он же проштрафился. Сейчас он, по-моему, летчик-инструктор. — Ты на кого поскуливаешь, щенок, а? На боевого летчика? Героя Советского Союза?
Пацан, не ожидая такого мощного 'наезда' испуганно молчал.
— Да у меня сбитых больше, чем у тебя зубов! А их у тебя сейчас станет намного меньше… — я сжал кулак, резко поднес его к Васиному носу. Он откинулся и обреченно закрыл глаза. Но молчал… Я подождал, пока он их откроет, и щелкнул пальцем, сбивая у него с погона несуществующую пылинку.
Испуг был искренним. Он ничего не понимал – как это? Кто это с ним так? Почему? Зачем? Ребенок, избалованный, взбалмошный, капризный до 'не хочу' ребенок, с расшатанными алкоголем нервами. То-то его все время тянуло к обществу нормальных, крепких мужиков с твердым характером. К военным. Он старался подтянуться до их уровня, соответствовать им. Стать своим. Отсюда – и мат, и водка, дикие, но 'истинно мужские' в его понимании, поступки. А так – человек он был мягкий, слабовольный. Как говорят – когда злой, когда добрый. Щедрый – готов снять и отдать понравившемуся ему человеку золотые часы. Любит принимать гостей, стол у него никогда не пустует, всегда народу полно. Опять же – воевал, старался. Как говорили потом летчики с кем он служил, Василий безоглядно бросался в бой, старался сбить, летчики, летавшие в ним на боевые задания, частенько снимали у него с хвоста немцев, стрелявших по его самолету. И еще говорили, что помня о Якове, он в боевые вылеты не брал парашют. А это, знаете ли, поступок! Могу ли я его судить? Да и хочу ли? Не мое это дело, у него есть отец. Отец народов.
— Та-а-а-к, разговор, как я вижу, не получается… Ну, давай попробуем начать сначала. Майор Туровцев, Виктор. Командир отдельной эскадрильи асов-охотников. А ты кто таков?
Тут я, конечно, немного преувеличил, асов-охотников в эскадрилье было раз-два, и обчелся, но он-то об этом не знал!
— С-сталин, Василий… Из-звините…
— Вася! — я разулыбался, источая небывалую радость от встречи, — да ты что! Не ожидал, не ожидал! Так что ты мне хотел сказать-то, Васек, а?
— Я-я…
— Вот и хорошо! Вот и здорово! Вставай давай, экий ты неловкий! Да что мы тут пылью дышим! Пойдем-ка ко мне… тут рядом… Пойдем, пойдем! Там себя в порядок приведешь. Не к лицу полковнику ВВС в пыльных штанах рассекать.
В общем, не стал я злодействовать и изгаляться над мальцом. Не прошло и грамм двухсот, как все разъяснилось. Конечно! Об оскорблении ГСС В. Туровцева словами, нечаянно вырвавшимися у Васи, когда он саданулся об проклятую дверь (трах-тарах!) и речи быть не могло! Наоборот! Вася всегда и с большим уважением относился именно к ГСС В. Туровцеву и его славному боевому пути! А уж как он рад личной встрече и знакомству!
— Ну, будем! — Звяк стакана…
— Так вот, Виктор, о чем это я… А-а, вспомнил! Давай за встречу! — бульк…
— Вот ты, Виктор, мужик боевой, вся грудь в орденах, Герой-летчик, а пить, как летчики, не умеешь… — хитренько прищурился Василий. — У нас в авиации знаешь, как пьют? А вот так – первая рюмка пьется за взлеты, вторая – за посадки и за то, чтобы эти показатели совпадали. Третья, всегда, — стоя и не чокаясь – за тех, у кого они не совпали… Служба у нас опасная, сам знаешь – смерть рядышком ходит… Четвертая – конечно, за женщин! Наливай!
— Ф-фух… А что ты тут делаешь? Подбираешь личный состав? Слу-у-шай! А давай я тебе помогу! Я таких людей знаю! Да я в авиации знаю всех!
В этом Вася был абсолютно прав. Он знал очень многих. Поэтому я к нему стал прислушиваться. Вот в этом разговоре и всплыла впервые эта фамилия – Рыбкин. Скромная такая фамилия… И человек, ее носящий, был скромный… Орденоносец, полковник, командир истребительной авиадивизии. А всего-то тридцать второй год ему тогда пошел. Перед самой войной по доносу был арестован. Ага, очередной эквадорский шпион… Но – следствие обломилось. Он ничего не признал, как его ни пытались сломать, а громкого дела, куда бы его можно было 'вмонтировать', под рукой у энкаведешников не случилось. Так что расстрела он не заработал, а потерял все свои 'шпалы', ордена, был понижен и задвинут… Взамен он приобрел седину на полголовы и легкую сутулость.
— А мужик он золотой! Умница, и опыт у него еще с Испании… Я у него одно время учился. Помоги ему, Виктор! Тебе ведь начштаба нужен? Вот и возьми Тимофеича – не прогадаешь!
Мы с Васей хлопнули по рукам, потом еще по пятьдесят грамм, и, лучшими друзьями, расстались до новых встреч… Век бы тебя не видать…[5]
А капитана Федора Тимофеевича Рыбкина я все-таки нашел. Поговорил с ним и с удовольствием взял к себе. И ни разу потом не пожалел! Мужик был – золото!
Вот сейчас этот 'золотой' мужик и начал занятие по тактике истребительного боя. Я скромно сидел за передней партой.
— Открыли тетради, товарищи офицеры… записываем… 'Тактическая схема боя истребительного звена'… звена. Записали? Пошли дальше…
Учить капитан Рыбкин умел. Еще бы! Совсем недавно полковником был, комдивом. Научился, поди… Кстати, надо бы нашего контрика озадачить. Капитана Петракова. Да-да! Плюнул Дима Петраков на роскошную усадьбу и санаторно-курортные условия службы в госпитале, на обилие молодых девушек- медичек вокруг, и прибился он к нам – к суровому мужскому коллективу. И рад, что удивительно! Так вот, надо бы ему намекнуть – пусть пошуршит по своим каналам насчет Рыбкина. Если не звание, так пусть хоть ордена вернут, гады!
— Вопросы, товарищи? — это Рыбкин закончил первую часть своей лекции.
— Товарищ капитан! А расскажите, как вы эти приемы в Испании разрабатывали? Ну расскажите! — заканючила аудитория. Я заерзал на месте в предвкушении интересного рассказа. Федор Тимофеевич был по этому вопросу мастак.
— Ну, что вам рассказать, товарищи офицеры? Такие же мы были, как и вы сейчас… Я имею в виду – молодые раздолбаи без единой мысли в голове! — аудитория восхищенно засопела, готовясь слушать дальше. Некоторые летчики гордо, как орлы-стервятники, поводили вокруг головами, мол, вот мы какие! Орлы!
…за задними столами молча, огромными и недвижимыми кондорами с седых вершин Анд, сидели три битых жизнью птаха – Извольский, Кузьмичев и мой Вася. Почти прикрыв веки, то ли от излишней мудрости, то ли от презрения к пищащим в учебном классе теплым, желтым цыплятам, в которых, призывно пульсируя и волнуя сердце хищников, гуляла молодая и такая вкусная кровь, мои асы внимали старому боевому соколу…
— Я прибыл в Испанию, когда уже нам дали И-16… - помолчав, капитан Рыбкин продолжил, — хотите – верьте, хотите – нет, но первые бои наши летчики вели знаете, на чем? Не догадаетесь! На 'Ньюпорах'!
Класс недоверчиво забурлил.
— Да-да, товарищи офицеры! На 'Ньюпорах'… — Рыбкин примолк, припоминая…
— Мне Прокофьев потом рассказывал… Они тогда на бомбардировщиках 'Бреге-19' летали. Скорость – аж 120 километров в час! Представляете? Да, 36-й год… А их на возврате, они уже к аэродрому подошли, атаковала пара 'хейнкелей'…
