в Америке? Дедуся... деду... задремал! Дедушка-а!
— Что?! А?!
— Задремал ты, а я тебя за колено тронул.
— Спасибо, внучек, что разбудил: снилась всякая дрянь. Романовы, Распутин, Ллойд Джордж, Пуанкаре, Керенский...
— Дедушка, а что это такое?
— Завтра, внучек. Завтра, сейчас спать пора.
Исидор Гуревич
Сын Ротшильда (Провинциальная трагедия)
Папаша Эпштейна — кустарь-одиночка.
Имел часовой магазин.
Был скромен, был ласков, был беден и — точка.
Семейство Эпштейна — жена, сын и дочка. Имущество — пара перин.
По улицам стыли зеленые лужи. Тащились унылые дни. Мамаша заботливо стряпала ужин. Папаша за стойкой сморкался, простужен,
Вдыхая букеты стряпни. Иосиф Эпштейн, сын Эпштейна Арона,
Курчавый, в веснушках, семнадцати лет,
Решил, что довольно будильников звонаnbsp;—
Настроившись в общем весьма непреклонно,
В столицу взял в «жестком» билет. Рыдали: папаша, мамаша и дочка,
Слезой поливали дощатый перрон.
— Не бойся, Иосиф: «кустарь-одиночка»
Для вузной анкеты — похвальная строчка
И лучше, чем, скажем... барон!..
Бом! Бомм!! — Хорошо ли ты спрятал десятки?
— Фуфайку, фуфайку в дороге надень!
Поплыли: платформа, папаша «в крылатке»,
Газетный киоск, две цветочные грядки
И новый, пленительный день.
Сентябрь золотистый глядел в спину лету,
Прохладные утра льнули к зиме.
Иосиф заполнил со вздохом анкету,
И, щурясь навстречу осеннему свету,
По вузовским плитам шагал в полутьме.
Глупость ли? Случай?.. Но жертвою строчки
Пал юный Эпштейн, нерасцветший талант.
Не всякого мама рожает в сорочке:
В графе «род занятий» на хитром листочкеnbsp;—
Забыв благодать «кустаря- одиночки»,
Махнул... «часовой фабрикант»!
Ужели же правда? И нет ли описки??
Ведь сердце вступило с надеждой в союз!
Сказал председатель: «Забыли о чистке?
Если включать нам заводчиков в списки, сам Ротшильд попросится в Вуз!..
Рыдали: папаша, мамаша и дочка,
Слезой поливали дощатый перрон.
Ты плачешь, Иосиф: «кустарь-одиночка»
Для вузной анкеты — похвальная строчка.
И лучше, чем, скажем... барон!...
Александр Флит
«Буревестник», № 1–2, 1925
Спренжинер и его метод
Это было очень давно... Случайно пришлось мне посетить Одессу... Все показалось мне в этом городе интересным! Но самым интересным был, безусловно, Спренжинер.
Я стоял на перекрестке двух лучших одесских улиц, и характерный гортанный шум бурного городского котла окружал меня. И вдруг какой-то писклявый тенорок донесся до моего слуха:
— Что? Вы не знаете старинной фирмы Балагулова и Ко?
Тогда, простите, мне даже неловко! Я хотел бы иметь столько копеек за всю свою жизнь, сколько пуговиц пришивается этой солидной фирмой каждую минуту к выделываемым ими рубашкам.
Принц Монакский страдает бессонницей, когда он спит не в рубашке Балагулова и Ко! А если вы подумаете сравнить эти многоуважаемые рубашки с рубашками какого-нибудь голоштанника Шевелева, то вы увидите, что это за разница, которую ни один рак никогда не съест! Что может быть мечтательнее фирмы Балагулов и Ко, Арнаутская, 6, второй этаж!?
Человек, хваливший фирму Балагулова, усиленно размахивал руками. В его тоне сквозила дикая уверенность в своей правоте. Правда, он говорил об этих рубашках более экспансивно, чем требует обыкновенное удовлетворение бельем, но я не знал Одессы и потому послушался убедительного оратора. В тот же день я купил комплект белья у фирмы Балагулов и Ко...
На завтра довелось мне опять побывать на том же углу, где горячился писклявый тенорок... Кругом было страшно шумно, но через весь шум и гам я услышал нотки знакомого голоса. С непередаваемой страстностью голос этот скрипел:
— Ребенок вы! Разве обязательно нужно быть одесситом, чтобы знать лучший магазин белья Якова Шевелева? Разве в Африке каждый слон не знает Шевелева? Всякое тело, которое купается, минимум, раз в три месяца, должно изъявить горячий протест, если его не облачают в рубашки Шевелева — Симферопольская, 8, вход со двора... А говорить про этого прощелыгу Балагулова, когда жив еще Шевелев, — это то же самое, что мазать хлеб гуталином, вместо красной икры!!!
Я был ошеломлен! Я знал, что вкусы у людей меняются, но не в течение суток... В конце концов, я сам стал жертвой отвратительного Балагулова. Вчерашняя сорочка жгла мое тело, а внутренний голос шептал мне: «Иди немедленно к Шевелеву, а Балагуловскую дрянь выброси в Лиман...»
Но я не пошел к Шевелеву, а обратился к писклявому тенорку:
— Слушайте! Что все это значит? Вы орете каждый день другое, вы смущаете приезжих, вы возбуждаете одну часть населения против другой, черт вас возьми!
— Очень приятно. Спренжинер, Шалашная, 3, — ответил мне крикун.
— Что все это значит?
— Вот что: рубашки Балагулова я буду хвалить до тех пор, пока Балагулов дает мне возможность иметь хоть одну собственную рубашку. А когда вчера вечером он мне сказал, что рубль в день за рекламу — это бешено много, так рубашки Шевелева моментально улучшаются... Aх, что говорить! Вы думаете, все рождаются в сорочках? А у меня тоже дети, которые больше любят хлеб, чем халву, только потому, что халву они еще вообще ни разу не ели! Своя рубашка ближе к телу, — закончил он и убежал...
Через минуту я слышал опять, но уже с другого угла:
— Что? Вы не знаете Шевелёва? и т. д.
Впрочем, почему это я вспомнил вдруг Спренжинера? Вот почему: вчера, гуляя по улицам красной Москвы, я увидел такие плакаты:
— Нет свежих продуктов, кроме как в Моссельпроме!
— Где свежие яйца и масло? Только в Трудсоюзе!
— Пейте одни вина Винторга!
— Самые натуральные вина — лишь в Винсиндикате!
— Требуйте всюду лучшие табаки — Укртабактреста!
Н. Рогов
«Смехач», № 15, 1925
Манифест 17-го октября (По различным воспоминаниям)
I. Воспоминания коммуниста
1) Шрам во всю голову. У Казанского драгун шашкою хватил, когда, значит, товарищам со скамейки объяснял, что не надо верить царской сволочи, потому надует и что манифест — тьфу! Сами возьмем, что надо.
2) Поражение в легких. Доктор говорит: «От Сибири это, от ссылки. От худосочия и от плохого питания». Действительно, в ссылке почти что ничего не ели. Худо было.
3) Бронхит. Не очень, чтобы сильный.
Это когда бежал. Простудился. Отмороженные пальцы не в счет, конечно.
4) Ревматизм. От «централов». Паршивые они и совсем сырые.
5) Ну, сердце там...
Впрочем, все это пустяки. Маленькие недостатки личного организма. Была бы здорова пролетарская революция. А она ничего. Крепко сделана. Всех переживет.
II. Воспоминания нэпмана
Когда вышел манифест и все закричали, что свобода, я сразу сказал жене своей:
— Муся! Нельзя упустить случая. На этой свободе надо что-нибудь заработать.
Это теперь я такой замухрышка, торгую фруктами вразнос, и милиционер гонит меня с места на место...
Тогда я имел свой собственный автомобиль, а в банках я был первое лицо.
И что вы думаете? Так и вышло.
На манифесте заработал. На Государственной Думе заработал. На роспуске Думы заработал. На «выборгском воззвании» заработал. На ленских расстрелах заработал. На войне заработал, На «Феврале» заработал. Когда пришел большевистский «Октябрь», я опять сказал жене:
— Вот увидишь, Женя (с Мусей я уже тогда разошелся), что я тут заработаю, как следует.
И что же вы думаете? Заработал... пять лет со строгой изоляцией.
Есть, оказывается, Октябрь и Октябрь...
III. Воспоминания младшего дворника
Двадцать лет прошло. В этот день, помню, пригласил меня его высокопревосходительство в кабинет и сказал:
— Поздравляю вас: вы назначаетесь товарищем министра.
Новые веяния... Нужны молодые силы. Вы, кажется, из либералов?
— Для видимости, ваше высокопревосходительство. Дурака валяю...
Министр рассмеялся.
— Такие нам и нужны, чтобы дурака валяли. Весь манифест — валяние дурака...
До самой революции валял дурака. Потом меня самого стали валять...
Ну, ничего. Слава богу, жив и место имею. Жильцы хорошие, на чай дают. Хлеба вдоволь, и комната полагается. Мои товарищи за границей здорово позавидовали бы...
В. К.
«Смехач », № 19, 1925
Гусь и секретарь
Я к теме гусиной пробрался тайком,
В руках очутилась добыча.
Попались случайно мне: волисполком, Пал Палыч, гусиный обычай,
Победа идеи и стойкость в грехах —
Дозвольте, читатель, поведать в стихах.
Село. Волсовет. Тишина. У окошка — стул. Секретарь. И «Безбожник» в руке.
Жена — секретарша, веселая Стешка, гуся притащила в мешке.
Пал Палыч —
