часто; надо только его каждый раз вымыть, высушить между двумя платками с обеих сторон и, закрутив отверстие, оставить до утра сушиться... Все эти детали очень важны, так как бедные люди не могут каждый раз покупать эти довольно дорогие вещи». Книгу, кстати, переводил с немецкого Михаил Энгельгардт, известный в ту эпоху переводчик и публицист.
Вот доктор Форель рассуждает об относительности норм приличия: «Английская мисс, которая в Англии ужасно стыдится, если увидит обнаженную на полвершка руку или ногу, в тропических колониях очень скоро находит совершенно естественным видеть вокруг себя совершенно голых негров». Тут же воображаешь эту колониальную английскую мисс, в корсете, шляпке, юбке до пят, не подозревающую, что скоро утонет «Титаник» и убьют эрцгерцога, весь мир полетит в тартарары, а закончатся неслыханные перемены тем, что женщины начнут носить юбки до колена.
Но и время, когда Форель создавал свой труд, уже воспринималось как переломное. Эпоха невинности подходила к концу. Викторианская мораль все очевиднее доказывала свою неприменимость к реальной жизни. Стало возможным признавать и обсуждать сексуальные инстинкты. «Пришла Проблема Пола, румяная фефела и ржет навеселе», — фиксировал Саша Черный. Никто, однако, не знал, что с этими инстинктами делать и как ими управлять. Обыкновенный герой своего времени, пожилой академик у Мопассана размышлял: «С восемнадцати и до сорока лет, если включить в счет все случайные встречи, все мимолетные связи, можно допустить, что у нас были близкие отношения с двумя или тремя сотнями женщин».
Сравним это с диалогом у Довлатова: «Спрашиваю у Чернова:
— Много у тебя было женщин?
— Тридцать шесть и четыре под вопросом«.
Столь поразительная разница в цифрах объясняется исключительно тем, что француз, как и большинство его сверстников, изрядно шатался по борделям. Ибо все еще подразумевалось, что от мужчины следует ожидать непрерывных половых подвигов, но от порядочной женщины — целомудрия. В результате значительную часть женской половины человечества составляли старые девы и проститутки.
Размышляя над этим противоречием, Август Форель предлагает рецепт, который ему самому казался наиболее разумным и реалистичным. В грядущую эпоху просвещенные мужчины добровольно будут хранить абсолютное целомудрие до двадцатипятилетнего возраста. И тогда-то, невинные как ангелы, пойдут к венцу рука об руку с такими же невинными восемнадцатилетними девицами. Швейцарцу в голову не могло прийти, что разразится сексуальная революция, и молодые девушки будут вести столь же свободную сексуальную жизнь, что и мужчины. Такой вариант профессор, разумеется, и вообразить не мог, он даже о нем не заикается.
В некоторых случаях швейцарский врач оказался удивительно прозорлив, в других — потрясающе наивен. Задачи по исправлению морали, которые казались ему грандиозными и трудно выполнимыми, худо-бедно решены. Зато с теми, которые представлялись ему сущей ерундой, как-то не получилось.
В цивилизованных странах общество не отвергает матерей-одиночек и не заставляет их топиться. Никто не тащит в тюрьму живущих вместе гомосексуалистов. Всеобщее образование внедрили. Женщины преподают в университетах и руководят государствами. В то же время цюрихский мечтатель предсказывал, что человечество с легкостью откажется от алкоголя, а женщины — от варварского «раскрашивания лица, волос, даже губ». Тут он, как мы видим, жестоко ошибся.
В России книга швейцарского врача успех имела чрезвычайный. До революции она переиздавалась четыре раза. Среди читателей был некий юный врач, сам впоследствии ставший литератором. Точно известно, что ему была знакома по крайней мере одна глава из книги. Там рассказано о некой Фриде Келлер, девушке из бедной семьи, поступившей служить в кафе. Хозяин как-то попросил ее спуститься в погреб, девять месяцев спустя она родила мальчика, которого задушила и закопала в лесу, и — как все мы, конечно, помним — на суде говорила, что ей нечем было кормить ребенка.
— А где же хозяин этого кафе? — спросила Маргарита.
— Королева, — вдруг заскрипел снизу кот, — разрешите мне спросить вас: при чем же здесь хозяин? Ведь не он душил младенца в лесу!
Такова эта история. Специалистам по творчеству Булгакова она хорошо известна, а привязка к судьбе швейцарской убийцы и позволяет датировать события «Мастера и Маргариты» весной 1929 года. Реальная же Фрида Келлер предстала перед судом, была приговорена к смертной казни, которую заменили на пожизненную каторгу.
Для Фореля история соблазненной и покинутой служанки — пример общественного ханжества, подкрепленного судебным произволом. Но мы, просвещенные читатели двадцать первого века, как-то не вполне можем разделить пламенную убежденность автора. И не потому, что сердца наши черствы. Просто мир изменился.
Столетие назад женская непорочность была святыней, детей же путалось под ногами несметное количество. (Та же Фрида была одиннадцатой дочерью в семье; а ведь имелись еще и братья.) Для нас же культ девичьей невинности — вещь столь же абстрактная и устаревшая, как, например, принципы вассального долга или кодекс самурая. Зато каждый ребенок вполне конкретен и крайне ценен. Тем более что гандон доступен самым широким слоям населения, и рожают редко и поздно. Поэтому, когда мы читаем, как сначала девушка роет ребенку могилку в лесу, а потом душит его специально захваченным шнурком (не платком, как в романе), нам сложнее сострадать несчастной жертве общественного лицемерия. Как-то сразу в голову приходит, что наверняка можно было ребенка отдать на воспитание, найти бесплатный приют. Но женщина той эпохи была беспомощна и безответственна, она брела по жизни, словно сомнамбула.
Интересно, что у Булгакова Фрида присутствует на Балу Сатаны — то есть она мертва. Но на самом деле печальные приключения швейцарской преступницы относились к периоду, когда она сама была еще практически ребенком, так что, с большой вероятностью, Фрида Келлер намного пережила и Августа Фореля, и Михаила Булгакова. И никогда не узнала о писателе, который, убив ее раньше срока, подарил ей такую яркую посмертную судьбу.
Но и самому профессору не суждено было узнать, какой странной окажется судьба «Полового вопроса» в России. На долгие годы эта книга осталась единственной в своем роде. (В 20-е годы выходило много сочинений, посвященных половым отношениям нового коммунистического человека. Но они издавались малыми тиражами и быстро оседали на дне спецхранов.) Сей объемный труд весьма ценили букинисты. В домашних библиотеках он занимал почетное место. Гости часто одалживали его у хозяев почитать. Однако же популярность старинной книги носила особый характер.
В труде швейцарского ученого искали не прогрессивные социальные теории, а прямо вот так — не на заборе, а типографским шрифтом на бумаге — напечатанные неприличные слова. Вероятно, профессор иначе представлял себе грядущее разумное общество.
Банду Троцкого под суд!
Неудачная инсценировка революционной законности
Все читавшие Булгакова помнят яркий эпизод ограбления домовладельца Василисы бандитами, выдающими себя за военных, пришедших с обыском. Возможно, что источником для этого эпизода послужили рассказы киевских знакомых писателя. Но, может быть, описывая обыск-ограбление, Булгаков опирался на рассказ о прогремевшем в начале 1920 года в Москве деле «Секретного отряда особого назначения имени Троцкого и МЧК».
Банда
Вся эта история началась летом 1919 года, когда 23-летний Вильгельм Патковский поступил добровольцем в одну из самых экзотических частей того времени — Тяжелую артиллерию особого назначения (ТАОН), базировавшуюся в Москве, на должность чертежника. Позже, когда в ТАОНе было образовано политическое управление, Патковский, как человек деятельный и образованный, получил новое назначение — он стал «состоящим для особых поручений при комиссаре». Поскольку в боях часть практически не участвовала, то красноармейцы откровенно сидели без дела. Для того чтобы хоть чем-то занять их, при ТАОНе был создан Красноармейский клуб. В клубе среди прочих развлечений был и свой театр-студия. Студию возглавил бывший актер Малого театра 30-летний Б. Васильев, носивший одновременно звучное звание «секретаря Совета народных комиссаров Украины». Видимо, ему первому пришла в голову мысль о возможности проведения ограблений под видом обысков, благо весь необходимый реквизит был под рукой.
Однако самое первое ограбление случилось спонтанно, и его случайным виновником оказался именно Патковский. Он часто приходил в театр на репетиции, поскольку там работала его невеста, и потому хорошо знал Васильева и его друзей. 6 декабря 1919 года в один из его приходов собравшаяся небольшая теплая компания решила развлечься традиционным русским способом — выпивкой. Поскольку тогда был сухой закон, то уже в этот момент они становились преступниками. Впрочем, подобное происходило настолько часто, что до суда дела о пьянстве доходили лишь в том случае, если кому-то сильно хотелось уничтожить конкретного человека.
Итак, появилась первая бутылка разведенного спирта. За ней последовала вторая, принесенная политруком стоявшего рядом 5-го драгунского полка. Дальнейшее проще описать словами самого Патковского: «Когда все были достаточно хмельные, кто-то начал
