не совсем верно: по свидетельству той же энциклопедии, родился Иван Иванович в 1819 году, а деревянный Никольский (потом он назывался Крымским) мост построили еще в 1789 году. Вероятнее всего, Шмелев участвовал в строительстве уже металлического Крымского моста, возникшего на месте деревянного в 1870-е годы. Он был создан по проекту В. К. Шпейера, огражден высокими решетчатыми фермами и украшен башенками. В 1937 году мост сдвинули вниз по течению, а на старом месте начали строить новый Крымский мост — тот, что стоит и по сей день. По окончании строительства старый мост снесли.
Короткие улочки на другом берегу Москвы-реки по обе стороны «надземной» части Крымского моста называются Крымским проездом. Слева, на углу с Фрунзенской набережной — жилой дом 1932 года постройки (арх. А. Плигин). За ним — сквер, разбитый в 1960-е годы на месте двух трехэтажных доходных домов. Прямо напротив них стояло (и стоит до сих пор) не лишенное изящества здание лицея памяти цесаревича Николая, более известного как «Катковский лицей» — по имени основателя, редактора журнала «Русский вестник» и газеты «Московские ведомости» М. Н. Каткова. Быт учеников был поставлен на английский лад, о чем свидетельствует выпускник лицея художник Игорь Грабарь. «День наш в лицее был распределен следующим образом, — писал он. — Мы спали в общих дортуарах, в которых всю ночь ходил, не смея присесть, дежурный с заводными контрольными часами на шее, не дававший разговаривать и озорничать. Будили нас по звонку, и мы одевались и шли умываться, после чего отправлялись вниз, в столовую, пить горячее молоко с булками. Покончив с этим, мы поднимались на второй этаж, в церковь, на общую молитву всех восьми классов и затем расходились по классам. В 12 часов был горячий завтрак, который получали и все приходящие ученики, затем снова шли в классы, потом обедали, около часу гуляли или играли в саду в лапту, часа два отдыхали и вечером в своих пансионах готовили заданные уроки под наблюдением и руководством специальных туторов. Выпив опять молока, ложились спать». После революции в этом здании некоторое время находился Наркомпрос, потом в нем разместился МГИМО, а сейчас в нем находится Дипломатическая академия.
Зубовский бульвар, который тянется от Крымской площади до Смоленского бульвара — один из самых коротких участков Садового кольца. Его длина — всего полкилометра. Сегодняшний Зубовский бульвар (если не считать наземного вестибюля станции метро «Парк Культуры») начинается с неоклассического доходного дома Чепелевской (1914 г.). Арендатором этого здания была Женская учительская семинария — учебное заведение, в котором готовились преподавательницы для начальной школы. В семинарию принимали девушек не моложе 16 лет, обучение длилось 4 года и стоило 250 рублей в год для пансионаток и 100 рублей для приходящих студенток. Нуждающиеся могли получить стипендию, которая покрывала расходы на обучение, — но в обмен на это они должны были не менее четырех лет по окончании семинарии проработать по специальности.
Далее — построенный тремя годами ранее дома Чепелевской доходный дом Любощинских, бывших в родстве со знаменитым хирургом Н. И. Пироговым. В этом доме жил не только писатель Викентий Вересаев, но — и это меньше известно — анархист Михаил Бакунин. Он был приятелем домовладельцев и мужем их дочери Софьи. Квартиру 11 занимал еще один друг семьи Любощинских, философ и богослов Сергий Булгаков. Невестка Булгакова в одном из интервью рассказывала, что по воспоминаниям ее мужа Федора Сергеевича, «на Зубовском бульваре в квартире Булгаковых была голубятня... голуби залетали прямо в окно. <…> А в другой комнате жили канарейки, их было сорок штук».
Похожие доходные дома (Зубовский бульвар, бывший одноэтажно-усадебным, активно перестраивался в 1910-е годы) стояли и дальше, на месте нынешнего длинного здания издательства «Прогресс» (точнее, бывшего здания издательства — сейчас его занимает множество арендаторов, самый видный из которых — телеканал РенТВ).
Главное украшение Зубовского бульвара — построенный ориентировочно в 1820-е особняк князя И. А. Гагарина (№ 27). Сейчас в нем находится банк. Дома 29, 35 и 37 — остатки застройки начала века, из их ряда выбивается лишь дом 31, встроенный сюда в 1946 году.
Правая сторона Зубовского бульвара начинается с белых корпусов Провиантских магазинов (складов), удивительного памятника «промышленного» ампира. Изначально эти здания принадлежали военному ведомству — и, как ни удивительно, военные ведали ими больше ста лет (после революции в складах устроили автобазу Минобороны). Лишь совсем недавно Провиантские магазины передали Музею истории Москвы — и теперь их собираются реконструировать, пристроив еще один корпус и перекрыв весь комплекс зданий стеклянным куполом.
За Провиантскими складами — здание РИА «Новости», изначально построенное как пресс-центр Олимпиады-80. За ним, с отступом от красной линии, стоит кооперативный дом 1930-х годов (кооператив «Научные работники»). В нем провел последние годы своей жизни инженер Владимир Шухов, выселенный после революции из своего особняка на Смоленском бульваре (подробнее об этом см. прошлый выпуск «По Садовому кольцу»).
Завершается Зубовский бульвар доходным домом генерал-майора Шекаразина (он известен и по имени своего последнего владельца, фабриканта К.-М. Жиро). В этом доме несколько лет прожил художник Михаил Врубель. По свидетельству биографов, здесь он написал картины «Пан» и «Царевна-Лебедь».
Их и наша
Трудности классового подхода
Во второй половине XIX века Фридрих Энгельс потряс читателей циничной констатацией очевидного, но неприятного факта: «Каждый класс и даже каждая профессия имеют свою собственную мораль, которую они притом же нарушают всякий раз, когда могут сделать это безнаказанно». Этические системы, хоть и выдают себя за нечто вечное, неизменное и абсолютное, на самом деле условны, изменчивы, а главное отражают не вечную истину, а конкретные социальные потребности, правила жизни, которые нужно поддерживать для того, чтобы сохранялся определенный социальный порядок.
Понимание условности моральных доктрин было общим итогом Просвещения, результатом идеологических перемен, которые принесло XIX столетие, поставившее науку выше религии, успех выше подчинения, провозгласившее своим принципом рациональное знание. Однако тот же XIX век принес с собой трагический парадокс: понимание условности этических систем вовсе не освобождает человека от требований морали, не снимает с него личной ответственности за свое поведение и решения. Подводя итоги идеологическим поискам эпохи, марксизм сформулировал принцип классовой морали, но это отнюдь не означало, будто этические ограничения с людей снимаются. Энгельс не прославлял классовую мораль, противопоставляя ее «общечеловеческим нормам», он лишь констатировал классовую (или даже более узкую, корпоративную) основу любой морали, сколько бы она ни претендовала на всеобщую значимость. Иными словами, социальная ограниченность морали это не то, чему надо радоваться, но то, о чем надо помнить. И сохраняться эта ограниченность будет до тех пор, пока общество остается разделенным на классы.
Заметим, что классовая мораль — это уже шаг вперед, по сравнению с моралью, допустим, племенной. В племени, например, разрешено есть людей, но только если они — не свои. А общественная мораль, даже самого отсталого классового общества уже таких вольностей не допускает. И, наконец, говоря о «пролетарской» морали, Энгельс (позволявший себе довольно ироничные замечания по этому поводу) отнюдь не утверждал, будто морально все то, что служит победе данного класса в противостоянии с другими классами. Он лишь подчеркивал, что с точки зрения пролетариата, как и с точки зрения буржуазии, морально то, что в данный момент большинство считает этически оправданным. Изменение жизни и настроений массы меняет и ее представления о допустимом, желаемом и «правильном» поведении.
Трагический ХХ век поставил вопрос куда жестче. Революция 1917 года, сопровождавшаяся ожесточением Гражданской войны, по существу, поставила вопрос об отказе от любых моральных ограничений и норм, применительно к представителям противостоящего класса. А победителям нужно было не только пытаться создавать «новую мораль» в государстве, но и противостоять моральному одичанию общества, пережившего хаос войн, голод и безвластие. Понятно, что новая этическая система должна была организовать жизнь советских рабочих, не только их борьбу с классовыми врагами, но и их повседневность, их взаимоотношения между собой (что, по Энгельсу, кстати, как раз и является главной задачей классовой морали).
Новая система правил, закрепленная сталинской системой репрессий, просуществовала достаточно долго, постепенно деградируя, и превратилась под самый конец в невнятный «Моральный кодекс строителя коммунизма», развешанный по всем советским конторам, никем не читаемый и никем всерьез не воспринимаемый. Дискуссия по проблемам этики окончательно свелась на нет вместе с прекращением террора. С того самого момента, как общество утвердило для себя некоторые правила элементарной гуманности, не только спорить, но и думать больше оказалось не о чем: людей больше заботил вопрос о поиске дефицитных товаров и престижном потреблении, нежели о нравственных проблемах.
Между тем дискуссия о революции
