Вот как-то раз
разговор угас,
не мычит, не телится,
да и что бы в нем? -
телевизор теплится
голубым огнем.
Хорошо? Тихо?
Не буди лихо.
И едва прошло полчаса,
как из тьмы из кромешной, внешной
стали слышаться голоса,
и один – особенно нежный.
…И в ставни, и в ставни постукивать стали,
и ложечки в кружке позвякивать стали.
И в комнате люди дышать перестали,
как будто оттуда прогнуло стекло.
И страхом пахнуло.
И стало тепло.
За окном, как в груди,
ничего не деется.
– Эй, Нинок, выходи,
Разговор имеется!
Сколько их, кто в лицо,
с кем придется драться?
– Выходи на крыльцо,
будем разобраться!
Нина старшая встает,
накинула плащик.
Ночь темнее, чем йод,
чем закрытый ящик.
Со ступеньки крыльца
никого, ни звука.
Постояла, как овца,
Протянула руку,
– мелькнул локоток -
приспустила платок,
достает расческу
подкрепить прическу -
ни лица, ни голоса.
Дождь густой, как волосы.
Как вернулась,
села
и сидит без дела.
Ровно после жатвы,
кулаки разжаты.
Сидит у окна,
под которым вишня.
Тишина. Тишина.
Ничего не слышно.
Но еще погоди -
и зовут снова:
– Эй, Толян, выходи!
– Толя, на два слова!
И так оно до рассвета.
Кричат, а выходишь – нету.
А стало светло в кустах -
весь двор на своих местах.
10.
– Ты прости меня, я виновата.
Надо вовремя предупреждать:
половину-то нашего брата
и при свете нельзя увидать.
Вот и бродят всю ночь одиноко.
Вот и девушкам спать не дают.
Вот и ищут в потемках кого-то
и не могут никак отыскать.
Это, милый, такая работа,
чуть полегче, чем бревна таскать.
Покричат – и стихнет,
впору рассмеяться.
Ты не бойся их, нет,
пусть они боятся.
Такие края -
все не то, чем кажется,
бугрятся края,
пузырится кашица.
Старые места: разное живет.
Но и здесь красота многое дает.
Получают здесь сполна
то, чего не чают.
Пойдем, обниму:
живо полегчает.
11.
Утро, утро началося!
Нинка-то простоволоса,
в мятом платье, босичком,
чешет губы язычком.
Косички плетет,
про себя мурлыча.
Толян аж цветет -
хороша добыча.
