отрывая от себя каждое слово с нарастающей болью, сказал:
— Не плачь, Альфред. Мне нужно собрать все мужество, чтобы умереть в двадцать лет.
Чтобы унять рыдания, Альфред вцепился зубами в платок, засунул его себе в рот.
Вошел врач, погладил Альфреда по голове, взял за руку.
— Теперь нужно уйти.
Альфред не противился. Они вышли.
— Я его врач. Это я написал вам.
Теперь Альфред рыдал не сдерживаясь.
— Вы не знаете, что это за ужас. Мой брат — великий математик. Великий человек. Великий патриот. Вы должны его спасти, обязаны. Королевская полиция — вот кто его убил. Полиция короля. Он мне сказал. Он не стрелял. Сказал мне сам, с последним вздохом. Спасите. Мой брат — великий математик.
Не отвечая, доктор ласково погладил его по руке.
— Скажите, есть надежда? Хоть какая-нибудь? Должна ведь быть. Было бы слишком жестоко, слишком, если бы он… — У Альфреда не хватило мужества кончить. Он повторил: — Скажите мне, доктор, есть надежда?
Сколько раз слышал врач тот же вопрос — по-разному сказанный, но всегда тот же самый! И сколько раз отвечал на него, так же, как и сейчас:
— Пока есть жизнь, всегда остается надежда.
— Нет, скажите правду. Правду, доктор. Есть ли надежда?
— Мало, — прошептал врач.
В десять утра врач вошел в палату, пощупал пульс. Сестра Терез стояла по другую сторону кровати.
— Пульс очень слаб. Он умирает.
Эварист чувствовал, что с ним говорит, держит его руку тот, кто всегда любил его. Прикосновение руки наполняло его ощущением блаженного покоя. Чья это рука? Чей голос? Нежный, успокаивающий. В детстве казалось, что у ангелов такие голоса. Но чья же рука? И голос? Что за вопрос! Как он их сразу не узнал? Это так просто, так невероятно просто, так очевидно. Конечно, это отец. Как ясно доносится каждое слово!
— Сынок, дорогой, ты устал.
— Устал, отец. Очень. Но сейчас легче. От твоей руки. Держи мне руку, гладь по голове. Да. Так мне лучше. Я почти счастлив.
Врач осторожно опустил руку Эвариста.
— Он умер.
Сестра Терез перекрестилась и накрыла тело Эвариста Галуа простыней.
2 июня 1832 года друзья Галуа снесли гроб с его телом на ныне неизвестное общее кладбище. Три тысячи республиканцев слушали выступления, восхвалявшие доблести Галуа как республиканца. Семьдесят семь лег спустя гению Галуа отдали дань математики, члены академии, официальные лица Франции. За эти годы Франция прошла сквозь войны и революции, свергла монархию, Вторую Республику, Вторую Империю, пережила Парижскую коммуну и, наконец, построила и перестроила Третью Республику. За эти годы математические исследования Галуа печатались, обсуждались, преподавались. Труды Галуа оказали влияние на развитие современной математики. Время стерло много имен, некогда известных и могущественных. Но память о Галуа с годами лишь росла в истории математики. Там она и останется жить вечно.
13 июня 1909 года в Бур-ля-Рен состоялась торжественная церемония. Перед ветхим двухэтажным домом собрались мэр города, секретарь академии, чиновники, математики, дети, прохожие. Предстояло открыть мемориальную доску, где в простых словах говорилось, что в этом доме родился Эварист Галуа. С речью выступил профессор Нормальной школы Жюль Таннери. Из окон соседних домов выглядывали женщины, дети: все-таки довольно интересное зрелище. Профессор читал по бумажке, но выразительно, живо: публика слушала.
«Он родился в этом доме почти век тому назад. Отец его, Габриель Галуа, был одним из ваших предшественников, мосье мэр».
Профессор и мэр обменялись поклонами.
«В трудные времена мэр Галуа являл собой пример преданности либеральным идеям. Он пал жертвой интриг и клеветы. Жена его, урожденная Демант, достойная, умная женщина, носила имя, хорошо известное на факультете права».
Профессор говорил о юности Галуа, проведенной в Луи-ле-Гран, о все растущей страсти к математике.
«Была у него и другая страсть: тайная и неистовая любовь к республике — республике, быть может, более идеальной, чем его математика, и слишком далекой от действительности. Республике, для которой он был готов пожертвовать жизнью своей и — если нужно — других. Герои Виктора Гюго — не плод фантазии. Мариус и Анжольра — братья Эвариста Галуа».
И профессор Таннери рассказал о жизни Галуа. Он не упомянул, однако, что короткий жизненный путь Галуа определила не любовь к таинственной республике, а ненависть к тирании — тирании гнусной, как зловоние тюремной камеры, вероломной, как предательство купленной девицы, смертоносной, как меткая пуля.
Выступление Жюля Таннери подходило к концу. Оратор обратился к мэру Бур-ля-Рен:
«Ввиду положения, занимаемого мною в Нормальной школе, мне выпала честь сказать вам, мосье мэр, следующее: разрешите поблагодарить вас за предоставленную мне возможность должным образом почтить гений Галуа от имени школы, в которую он поступил с сожалением, где остался непонятым, откуда его исключили и для которой он стал ныне одним из самых блистательных украшений».
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Большая доля правды и малая вымысла переплелись в том, что здесь написано. Теперь мне хотелось бы установить, где кончается правда и начинается вымысел. Задача нелегкая; подчас я и сам этого не знаю. Легче было бы сказать, что является вымыслом, чем определить границы правды.
В официальной регистрационной записи есть свидетельство о рождении Эвариста Галуа. Таким образом, мы не ошибемся, если скажем, что Эварист Галуа был рожден на свет. Если встречаешь письма, подписанные Эваристом Галуа, если видишь тот же почерк, больше того — внутреннюю последовательность в стиле и содержании, можно спокойно предположить, что они написаны Эваристом Галуа. Если в школьных отчетах или полицейских архивах находишь документы, относящиеся к пребыванию Галуа в школе или тюрьме, мало причин сомневаться, что это подлинные бумаги. Значит, можно спокойно доверять немногим известным документам, касающимся жизни Галуа. Однако все документы, все письма, написанные в то время, когда жил Галуа, и относящиеся к его судьбе, дают лишь отрывочные сведения, рисуют неполную картину. Ее приходится завершать, прибегая к помощи менее надежных источников и воображения. Там, где я пользовался источниками, повествование мое в такой же степени правдиво и достоверно, как источники, на которых оно основано. Там, где был вынужден, исходя из известных фактов, делать собственные заключения, я старался поступать как мог осторожно и честно. В самом главном вопросе — о смерти Галуа — мое толкование и выводы существенно отличаются от точки зрения наиболее
