меня держись. Со мной и деньги сэкономишь, и вещь качественную купишь.
В Измире Пругов хотел все же пойти с группой, но Вова Коваленко увлек его за собой. Соблазнил его тем, что самый настоящий турецкий кофе подают ни где-то в дорогих ресторанах, а именно в этом хитром подвальчике. И еще сказал, что Пругову, как писателю-детективщику
(Вова к тому времени уже знал, что Пругов пишет детективы) небезынтересно будет ознакомиться с подпольным турецким бизнесом.
Настоящий кофе по-турецки вкупе с обещанным 'новым' опытом, подействовал на Пругова безотказно.
Скорняки-турки оказались ребятами молчаливыми и заваленными работой, кофе был самым обыкновенным, пожалуй, даже хуже, чем в снэк-баре отеля, а вот Бакен - личностью настолько колоритной, что
Пругов сразу определил ему одно из центральных мест в своем новом романе о турецких предпринимателях не желающих платить налоги государству, если, конечно, он задумает этот роман написать. Ничего нового о теневом турецком бизнесе Пругов не узнал; все бизнесмены, будь то турки, русские или эфиопы, налогов платить не желают, а схемы снижения налогооблагаемой базы всюду одинаковы. Впрочем, Бакен и не откровенничал. Много говорил, шутил, рассказывал неожиданно смешные анекдоты, но и только. Как личность - колоритен, как теневой бизнесмен - изворотлив и непонятен.
А в Эфес Пругов ездил один. И не потому, что от природы был индивидуалистом и терпел рядом с собой не более одного спутника, и уж вовсе не потому, что Вове на развалинах древнего города было нечего делать, Вова и на развалинах нашел бы функционирующую производственно-оптово-рознично-торговую точку. Просто Пругов хотел побыть один. Чтобы в одиночестве побродить по древним руинам и попытаться погрузиться в спящую ауру эпохи мелочного честолюбца
Герострата и великого полководца Александра Македонского. Была у
Пругова одна идея, только он не знал, как к ней подступиться. Он задумал написать исторический детектив и надеялся, что созерцание руин навеет ему кое-какие мотивы, может быть, неожиданно возникнет сюжет. Необычный сюжет - историко-криминальный. Пругову с недавнего времени стало неуютно и тоскливо в рамках современного детектива. Он даже стал подозревать, что исписался. Идея детективного романа о делах канувших в лету веков не нова, но и не избита. Там есть над чем покумекать и написать роман таким образом, чтобы он был одинаково интересен и поклонникам детективного жанра и поклонникам жанра исторического.
У Пругова не было конкретного плана, он просто хотел мысленно погрузиться в нематериальный исторический континуум Эфеса и раствориться в нем. Такое бывало раньше, когда он приходил на место некогда совершенного преступления, указанное ему знакомым опером
Гришей Иваницким, предварительно изучив материалы уголовного дела.
Что-то накатывало. Он начинал ощущать себя единым в трех ипостасях - преступником, жертвой и следователем. А потом, вернувшись домой и сев за компьютер, он вспоминал свои ощущения, и пальцы барабанили по клавиатуре как бы сами собой. Возникали закрученные сюжеты, бойко выписывались диалоги. Получалось, ну…, если не гениально, то, во всяком случае, интересно.
В Турцию Пругов приехал, конечно, отдохнуть после того, как закончил свой последний роман и сдал его на вычитку редактору. Но и подготовке к написанию исторического детектива он отвел место в своем турецком вояже. Собираясь в дорогу, Пругов кое-что почитал о
Турции, об истории этой страны, расположенной и на западе Азии и частично на юге Европы, освежил, так сказать, свои знания. Но это так, для более успешного погружения. Главное - почувствовать эпоху и страну, а детали можно легко извлечь из глобальной сети. Потом.
Взяв такси, Пругов поехал в Эфес один. Разговорчивый водитель болтал на хорошем английском всю дорогу, но Пругов его слушал вяло, практически, не слушал, готовился к погружению. Доехав до турникета перед входом в античный город, более напоминающий каменоломню,
Пругов выдал 'говоруну' аванс, договорился о встрече с другой стороны руин, за амфитеатром через два часа, и, купив билет, шагнул в спящую, расплавленную неласковым турецким солнцем историю.
На белых камнях сидели и стояли туристы, скучкованные в группы; все слушали своих гидов. Рассказы гидов об истории регулярно разрушаемого и вновь восстанавливаемого Эфеса звучали на английском и немецком языках. Одной из групп гид вещал на неизвестном Пругову языке. Скорей всего эта группа была составлена скандинавами - у женщин были серые тусклые волосы, а мужчины отличались высоким ростом, неспортивным телосложением и тоже в основном были блондинами. Русских на развалинах не было. Пругов не стал подходить ни к одной из групп, наоборот, отошел от них подальше.
Он бродил по развалинам, спускался в темные подземелья, которые почему-то очень быстро заканчивались и круто вели вверх - к свету.
Он поднимался на стены и перекрытия зданий в тех местах, где это было разрешено, где не висели заграждающие цепи, и не было черных табличек, на которых было написано, что там, за табличкой, все ветхое и в любой момент может рухнуть. Пругов забирался наверх и оттуда обозревал панораму. Он ждал, что марево солнечного дня вдруг расступится, и его взгляду откроется живой Эфес, полный городского шума - звона золотых и серебряных монет, зазывных криков уличных торговцев и сутолоки жителей, торгующихся с ними. Он ждал, что узкие улочки раздвинутся, и он увидит людей в белых античных одеждах.
Нет, он видел только туристов в панамах, шортах и майках и их гидов. Улочки, если эти проходы можно было назвать улочками, были кривыми и узкими. Гиды говорили тихо, а туристы в основном помалкивали и щелкали фотоаппаратами или неслышно строчили по руинам непрерывными очередями видеокамер, желая увезти с собой в Берлин,
Лондон и Осло вещественные доказательства своего пребывания в городе, основанным по преданию амазонками.
Как не прислушивался Пругов к себе, никак не мог уловить хоть какие-то признаки погружения. Ничего. Ноль. Все вокруг казалось искусственным, как декорации в театре.
Впрочем, так оно и было - искусственные обломки капителей, отлитые из бетона, обломки ребристых колонн, тоже бетонные, даже камни в мостовых наверняка были сделаны совсем недавно на одном из местных ЗЖБИ и выдавались за настоящие, из тех веков, которые до нашей эры.
Римская баня была похожа на брошенный строителями котлован с нулевым циклом, подготовленным под трансформаторную подстанцию.
Котлован зарос бурьяном, а бурьян под лучами солнца уже превратился в армию зоологических мумий. Рядом с римской баней располагался римский гальюн. А где ж ему быть, как не рядом с баней? Гальюн
Пругова рассмешил. Вернее, не сам гальюн - гальюн, как гальюн, только стульчак высокий, длинный и каменный, на нем можно было сидеть, а не зависать на корточках. По всей длине стульчака, имеющего в плане форму буквы 'Г' на равном расстоянии друг от друга были пробиты в каменной плите отверстия, на которые тут же расселись туристы, проверяя на удобство и размер. Они ерзали и весело переговаривались меж собой, делясь впечатлениями. Это-то и развеселило писателя, решившего попробовать себя в исторических детективах. Развеселило, но погружению не способствовало.
Одно из хваленых чудес света, храм Артемиды, тоже не вдохновил
Пругова. Сжег его маньяк Герострат в 356 году до нашей эры, раздраженно подумал он, и не надо было строить заново. Храм известен тем, что его сожгли, а не тем, что его восстановили.
Погружение не наступало.
Публичный дом оказался банальной площадью с нарисованной в одном из ее уголков женской ступней, а точнее, с рисунком ступни небольшого размера. Когда-то здесь оттягивались гладиаторы после трудов праведных. А сейчас тут было пусто и уныло. Разомлевшие от жары рыхлые туристы мужского пола мало напоминали качков-гладиаторов, а туристки в бейсболках и с мокрыми кругами на майках под мышками были совершенно не похожи на античных куртизанок.
Погружения не было. Откуда? Какое погружение в публичном доме?
Хоть и в античном, но в таком…, - никаком, не похожем ни на что, только на пыльную площадь.
Несколько заинтересовал театр на двадцать четыре тысячи посадочных мест с шикарной акустикой, при которой на задних рядах слышно, как на сцене упала мелкая монетка. Пругов представил себе, как он сидит на жестких каменных ступенях и слушает Пласидо Доминго, и понял, что не смог бы дослушать концерт до конца.
