Нас поместили и старом караван-сарае, специально оборудованном для кавалеристов. Разместили по восемь человек и каждой комнате. В помещении земляные полы, сырые от побелки стены. Постели сваливаем на пол. кроватей нет. Трудно понять: что к чему. Лежим, сидим, бродим по двору и не знаем — что будет через час, даже через минуту, А время бежит..
И вот начинается сортировка. Длится она долго — дней десять. У кого конь не годен к строевой, кто — сам еле ноги волочит, а кто по возрасту не подходит. Были среди добровольцев даже шестидесятилетние. Другие ростом не вышли. Поток приезжих добровольцев продолжается, Из разных сел и городов Хорасана тянутся курды. Однажды, когда прибыла партия добровольцев из Миянабада, я вышел во двор взглянуть па них и увидел своего друга Ахмеда. Ба, Ахмед! Встретились, как встречаются настоящие друзья. Сразу же я затянул его в свою комнату, где квартировали Аббас, Рамо, Шохаб. Теперь и Ахмед будет с нами.
Наконец формирований курдского кавалерийского полка закончено. В нем три эскадрона, в каждом эскадроне сто человек. Третьим эскадроном, где значимся я и мои друзья, командует капитан Кагель и индус. Аалам-хан.
Днем мы на занятиях, вечером выходим и город, знакомимся с кучаискими порядками и житьем- бытьем горожан. Судьба свела меня с кавалеристом второго эскадрона Мирза-Мамедом. Мы вместе вышли в город и, пока разглядывали пешеходов и товары в магазинах, разговорились.
— Я-то считал нашего капитана сынком тегеранского дворянина, а этих пятерых черных — белуджами, — сказал я.
— Твой капитан, Гусейнкули, сын британского Лондона, а не тегеранского дворянина! — ответил Мирза-Мамед. — А эти черные — не белуджи, а индусы, британские рабы…
— Вон оно что? Значит, мы служим британцам, раз они нами командуют?
— Не только им, но и шаху. Служим двум господам, хотя должны служить одному — курдскому народу,
— Вы откуда сами. Мирза-Мамед?
— Разве это важно? Познакомимся поближе, наговоримся еще…
Вечером, перед сном, сидим на кроватях, толкуем о своей солдатской жизни… Вот тебе и «Курдлеви» — курдская армии! Выходит, что мы превратились в орудие англичан, которое может в любое время выстрелить в курдский народ? Нет, пусть капитан Кагель и ему подобные не рассчитывает на это! Гимнастерка, ремень, галифе, ботинки и обмотки — английские, но голова-то у нас курдская!
Ежедневно, поутру — военные занятия. То на конях скачем по холмам, то пешком топаем по дорогам. Стреляем в поле из винтовок по мишеням, чеканим строевой шаг на плацу перед казармой. Каждый день муштра.
Помню, с почтовым грузом за плечами, скачешь по горам, как молодой архар, а сейчас топчешься на одном месте и не поймешь: для чего все это и кому нужно?
На усталость я не жалуюсь. Служба почтальона укрепила мускулы ног и рук, они стали твердые и гибкие. Сердце переносит любую нагрузку, дыхание натренированное… Трудно дается другое — теория военного искусства. Мне-то еще ничего, я все-таки немного грамоте обучен, а другим курдским париям совсем туго. Из ста человек, не считая офицера-индуса, грамотны Ахмед и я. Остальные научились только расписываться, и то не все. Команды подаются на английском языке, объяснения индуса — тоже на английском вперемежку с фарсидским. Я с трудом разбираюсь в его наставлениях и по-курдски объясняю все, что нужно своим друзьям.
Полк «Курдлеви» делится на эскадроны по территориальному принципу. В первом эскадроне все кучанцы, в нашем, третьем — боджнурдцы и миянабадцы. Это хорошо. Мы почти все знаем друг друга, легче находим общий язык между собой. Одно плохо: никто не понимает наших командиров, и это тревожит Кагеля. По своей инициативе или указанию свыше Кагель начал самолично назначать в каждом эскадроне старшин — «кулдофадаров». В первом — им стал кучанец Ширмамед, во втором — Сафармамед в третьем эскадроне становлюсь старшиной я. Заслуг у меня, кроме знания фарсидского языка и выносливости, никаких. Но решили, что этого достаточно. Мне набавляют до тридцати трех туманов жалованья. Я рад, но сомневаюсь, сумею ли распоряжаться людьми.
После назначения старшин капитан Кагель стал показываться в эскадроне реже. Всеми порядками заправляем мы: Аалам-хан и я. Иногда индус доверяет целиком и полностью командование эскадроном мне, сам сидит в сторонке или куда-нибудь уходит. Хорошо или плохо у меня получается. я не знаю. Подчиненные на меня не обижаются, а друзья все время насмехаются.
Когда-то я мечтал стать командиром, но теперь мне эта должность не особенно нравится. Часто приходится ругаться, а главное я не вижу никакой пользы от этих команд: «Налево! Направо! Кругом! На плечо! К ноге!» Однажды говорю Мирза-Мамеду:
— Хоть убей, не могу понять для чего все эти занятия? Я понимаю военную науку так: саблю в руки, на коня и — пошел, только ветер в ушах да пыль из-под копыт! Зачем эти «кругом, бегом?» Разве кузнец Кавэ знал, что такое «шагом марш?» Искандер завоевал полмира, но кто знает — заставлял ли он своих воинов ползать по-пластунски.
А арабские полководцы! Разве они когда-нибудь давали команду «отходи?»
— Ты, Гусейнкули, разбираешься в военном искусстве не больше, чем баджгиранский мулла, — смеется Мирза-Мамед. — Не забудь, что всякий ключ состоит из стержня и бородки. «Кругом, бегом, шагом марш» — это стержень, без которого нельзя повернуть бородку ключа, чтобы отомкнуть заветную дверь, за которой победа. А вообще-то, где ты слышал или вычитал, что Искандер или кузнец Кавэ не знали строевых упражнений? Не думаю, чтобы это было так. Без строя и команд нет дисциплины, а без дисциплины — нет армии. А у них были большие и крепкие армии. Значит, была дисциплина, был строй и команды. Понял, дорогой Гусо? Запомни, что армия без дисциплины и порядка похожа на стадо баранов.
Мне нравился этот парень все больше. Я поражался ясностью и остротой его ума. Рассказывал он обо всем очень просто и понятно, всегда делал разумные выводы. К Мирза-Мамеду тянулся не только я. Он очень быстро завоевал авторитет среди солдат. Частенько можно было видеть, как он стоит в кучке кавалеристов, рассказывает, а те слушают сосредоточенно или хохочут на весь двор.
Как-то я спрашиваю Мирза-Мамеда:
— В Киштане у нас есть один сказочник-пастух. Как-то он рассказывал, что в горах есть родник «абе земзем» или «абе хоят». Если пить воду из этого родника, то никогда не умрешь. Правда ли это?
— Чепуха, Гусейнкули, — смеется Мирза-Мамед. — Это же легенда. Люди выдумали. Вода не может продлить жизнь одному человеку до бесконечности. Есть другое средство, благодаря которому человек может стать бессмертным. Тот, кто сумеет построить хотя бы маленький домик в сердце народа, тому и жить вечно!
Сказано умно. Я смотрю на Мирза-Мамеда, думаю: «Сильным умом наделил его аллах». Мирза добавляет:
— Человек должен быть слугой народа!
Кучан шумный и беспокойный город.
В одну из пятниц апреля часов в десять утра, — солнце только-только поднялось на высоту птичьего полета, — мы остались в комнате вдвоем с Ахмедом. Друг мой лежал на кровати, подложив ладони под затылок вспоминал о Миянабаде. Он помнил до мельчайших подробностей все, что было в «классе экабер», помнил, как мы бегали темными ночами в штаб курдского полководца Арефа, в село Хожан; как были у горы Шахджахан в лагере Ходоу-сердара. Ахмед говорил, я тоже иногда вставлял словцо, когда припоминал что- нибудь. Вдруг двери комнаты распахиваются, вбегает Аббас:
— Эй, Гусейнкули, Ахмед! Пойдемте.
— Что случилось, Аббас?
— Дочь кучанского садовника изнасиловали и убили. Племянник кучанского правителя Добиргос- Солтане ее…
Какое варварство, зверство! В этом проклятом Кучане только и слышишь: одного изувечили, другого изувечили, третьего убили… А теперь не только убили, но и честь опоганили.
— Пойдем, Аббас! — во мне закипела ярость. — Этот гад. сын гиены, должен расплатиться за кровь и позор.
