поэтом, и наверняка то, что там написано, просто соответствует истине. Но
— Прекрати! — крикнула я. — Да прекрати же!
30
«Это только когда убираешься и вытираешь пыль, то пыль поднимается. А не трогать ее, она будет лежать себе как лежала».
Наступил понедельник. О’кей. Значит, начались будни? Я, можно сказать, съездила на работу, я с ней не очень-то справилась, но все же это сдвиг.
Если это будни, то лучше заняться стиркой. Я загрузила машину. Теперь я могла выйти пройтись, сходить за продуктами, а по возвращении сесть за письменный стол. Вместо этого я сварила кофе и поднялась наверх. В комнате у Халланда так и лежал свернутый Мартин Герр, а на столешнице — переадресованные письма, которые я туда выложила. Они засели у меня в подкорке с того момента, как попали мне в руки; надорвав пальцем конверты, я повытаскивала содержимое, сбила листы в стопку и стала читать подряд, потом пересчитала их и просмотрела еще раз. Напоминания о неуплате. Все до единого. В одном было написано, что нам отключат телефон. Я спустилась вниз и сняла трубку: действительно, нет гудков. Что, уже?
Мне все известно.
— Вы закрыли счет Халланда? Это правда, что все перекрывают, когда человек умирает? Я совершенно без денег, почему меня никто не предупредил?
Тшш, тшш. Она налила мне кофе и, склонив голову набок, спросила:
— Что случилось?
— Нам отключили телефон!
— Так быстро это не делается, — сказала она. — Дай мне личный номер Халланда. — И, посмотрев на экран, снова повернулась ко мне.
— Ну?
— Судя по всему, Халланд довольно давно уже отменил все платежи. А вы не могли с ним перенаправить их на твой счет?
— Это вряд ли имело бы смысл, на моем счету обычно негусто.
Я дала ей свой личный номер.
— Да, на текущем у тебя две тысячи семьсот. Но на депозите…
— Это для уплаты налогов…
— Там должно быть больше полумиллиона, правильно?
— Больше полумиллиона?
Она кивнула и щелкнула кнопкой.
— Откуда они взялись?
— От Халланда, — сказала она. — Месяц назад он перевел сюда крупную сумму, неужели ты не знала? Четыреста пятьдесят тысяч крон.
«Если абонент снова выйдет с тобой на связь», — написал мне Фундер. Можно было с уверенностью сказать, что абонент сейчас вышел со мной на связь. Все эти деньги!
— Да что же это?! — крикнула я, оказавшись у себя в гостиной. «Ох» я уже не говорила — не помогало. Халланд не мог знать, что умрет. Он не собирался умирать. Я же его знала. Он боролся со своей болезнью, он хотел выжить. Но у него был некий план. Он что-то задумал и кое-что успел осуществить. Он перевез свои вещи. Перевел на мое имя целую кучу денег. Наверняка это незаконно, да и на что мне столько? A-а, очевидно, чтоб платить по счетам, но а с какой стати? Напрашивалась мысль, что он собирался меня оставить, и все равно это ничего не объясняло. Этот дом — его. Была ли тут замешана женщина? Умалишенная из лесу? Пернилла? Я пошла искать на своем письменном столе бумажку с ее телефоном, а потом долго сидела с трубкой у уха, прежде чем до меня дошло, что там нет гудка.
Что бы мне сперва подумать — тогда бы я взяла машину, но, по всей видимости, думать я была не способна. Я вскочила на велосипед и покатила в лес — против ветра, под моросящим дождем. Морось. Мелкий. Проливной. Серебряный. Золотой. Не приговаривай я, давя на педали, не знаю, как бы я туда добралась при встречном ветре. Тот, кто сажал эту живую изгородь, перемежая золотой дождь сиренями, заслуживал медали, если еще был жив. Но это вряд ли.
Стина была дома. Я присела перевести дух на ту самую скамью и обнаружила, что она играет на пианино лучше, чем большинство умалишенных, если только это играла она. Я слушала. Когда наступила тишина, я встала и поднялась на крыльцо — и узрела через дверное окошечко две ступни. Она что, стоит на голове? Я уже приготовилась постучать, но мне отказало мужество. Если у Халланда были планы сюда переехать, я не желала об этом ничего знать. Я тихонько ретировалась и, ведя велосипед за руль, побрела обратно. Дождь прекратился. Домой мне не хотелось. Не ласточки ли это на телефонном проводе? Уже прилетели ласточки? Похожи на черных стрижей… да нет, это они так сидят, рядком. Стало быть, Халланд — черный стриж, что никогда не приземлялся и вечно носился в воздухе? Стихи я разбирать не умела, я умела только их любить — но и в специальной литературе тоже не разбиралась. Самым разумным, наверное, было бы, не мудрствуя лукаво, просто читать то, что там написано.
Подойдя к площади, я увидела на другом конце Бьёрна, который направлялся к своей машине. Он приветственно поднял руку. Я тоже. Но не стала ее опускать, а показала жестом, что он мне нужен. Он двинулся мне навстречу.
— Привет! — сказала я.
Вид у него был смущенный. Я вцепилась в руль.
— Что ты, собственно, слышал? Что именно сказал Халланд?
Он глубоко вздохнул. Призадумался.
— Меня убила моя жена.
— Нет, — возразила я. — Он ведь сказал не это. Он что, так и сказал?
Бьёрн наморщил лоб.
— Да вроде бы так.
— И вот это ты сообщил полиции?
— Ну а что же еще?
Я начала раздражаться.
— Как ты можешь утверждать то, чего не знаешь?
— Так ведь это когда уже было, — ответил он. — Словом, это то, что я тогда сказал.
Покачав головой, я повела велосипед к своим воротам. Он меня окликнул:
— Пойдем со мной ужинать в «Почтовый двор»?
— Я всегда там ужинаю по понедельникам, — сообщил он, когда мы стали спускаться под гору.
А я там не ужинала ни разу. Я вообще уже отвыкла делать обыкновенные вещи. Такие, как, например, спускаться под гору к «Почтовому двору».
Блюдом дня было старое доброе жаркое из свиной грудинки с корочкой, а к нему картошка и соус. В ожидании еды мы не разговаривали, а когда ее подали, я с жадностью на нее набросилась. Наконец я
