Весь этот день он ходил как чумной. Чувствовал: вечером все решится.
Пришла, как всегда — минута в минуту. Целуя ее, он в нее всматривался, хотел прочесть в этих лаковых глазках, что его ждет, но в дегтярных зрачках привычно мерцала все та же усмешка.
От ужина она отказалась.
— Есть не хочу. Налей «Столичной».
Выпив, утерла влажные губы и медленно его оглядела. Потом негромко проговорила:
— Значит, ты хочешь на мне жениться? Ты мне — по душе. Человек надежный. И вообще, когда разлучаемся — скучаю, хочется тебя видеть. Но кое-что мне тебе нужно сказать. Только сперва мы с тобой условимся: ты услышал и сразу забыл. Принято?
Он молча кивнул.
— Я тебе верю. Ты должен знать: если я стану тебе женой, в жизни твоей мало что переменится. Я оперативный работник. А это уже — особый режим. Себе я не очень принадлежу. Тем более — мужу. Такой шоколад. Праздников — нет, забот — до макушки. И ни о чем ни-ког-да не расспрашивать. Главный закон нашей конторы. Стало быть, думай.
Он глухо сказал:
— Незачем. Я давно подумал.
— Ну что ж, я согласна. Но — не пищать. Я тебя честно предупредила.
В июньский день они расписались, без свидетелей, без застолья — такое было ее условие. Сядем рядком и выпьем молчком. Так и сделали. Она долго разглядывала свое обручальное колечко.
— Чудну! Смотрю и даже не верится. Как это вышло, что я женилась?
— Я — женился. Ты — замуж вышла.
— Как посмотреть… — она усмехнулась. И, как всегда, от ее усмешки сердце у него защемило.
Ночью они долго не спали, но на рассвете ее сморило. Сон ее словно преобразил — тихость, покой, умиротворенность. Он догадался: прикрыты глаза, всегда будившие в нем тревогу. И он, почти задыхаясь от нежности, смотрел — и все не мог насмотреться на это разгладившееся лицо, ставшее навеки родным. Смотрел на лицо своей жены.
И впрямь, супружество не изменило их образа жизни — правда, теперь она у него, случалось, задерживалась на несколько дней, но свое жилье все же оставила за собой. Он спрашивал, почему бы не съехаться? Она отмалчивалась, потом объяснила: квартира служебная, сплошь и рядом используется в интересах дела. Все так же ездила в командировки, когда он выражал недовольство, обычно пошучивала: «Надо, Федя!» Однажды сказала:
— В моих отлучках есть своя польза. Потом крепче любимся. Не фыркай. Знал ведь, кого берешь.
Он хмурился, но про себя соглашался — и в самом деле, любит все жарче. Странная женщина заполонила, она не дает к себе привыкнуть, а эта тревожная тень загадки, как будто стелющаяся за ней, делает ее только желанней.
Одна из ее командировок нежданно-негаданно затянулась. Идя домой, он придерживал шаг, так не хотелось в пустые комнаты. Тоскливо вечерничать одному.
Как-то попался ему на глаза щеголеватый на вид ресторанчик, благо их нынче что пней в лесу, неожиданно для себя он вошел — все же среди людей веселее, да и не возиться с готовкой.
Все время, пока с непонятной поспешностью он расправлялся со скромным ужином, какая-то тучка, повисшая в воздухе, мешала ему, не давала покоя. И только встав, чтоб шагнуть за порог, увидел за столиком в углу компанию — двоих мужчин и женщину.
Он неуверенно подошел. Она изумленно всплеснула руками:
— Елки зеленые! Что ты тут делаешь?
Он, улыбнувшись, пожал плечами:
— То же, что все. Зашел порубать.
— Бедный ты мой, по шалманчикам ходит. Плохая тебе жена попалась. Ну вот я вернулась. Заглажу вину. Знакомься. Это мои сослуживцы.
Он быстро оглядел ее спутников. Один — худощавый, зато плечистый, лицо необструганное, каменноскулое, другой — приземистый плотный квадрат, над пухлыми сливочными щеками посверкивают желтые шарики.
— Вот он какой! А мы все гадаем: кто ж это Валечку уговорил?
Голос был сладкий, как пастила, ладошка небольшая, но твердая. Скуластый ничего не сказал и ограничился рукопожатием.
— Видишь, отмечаем по-тихому, — сказала она со знакомой усмешкой. — Оттягиваемся после трудов.
Он понимающе отозвался:
— Право на отдых.
— Да. Заслужили. Лишь мы владеть имеем право, а паразиты — никогда. Забыли они наш партийный гимн.
Он видел: она навеселе, в легком приподнятом настроении, лаковые глазки блестят еще отчаянней, чем обычно.
— Ладно, — сказал он, — я пошел.
— Иди, Феденька, иди, повелитель. И жди меня. Только очень жди.
Он медленно поплелся домой, пытаясь хоть как-нибудь упорядочить рваные клочковатые мысли. Занятная вещь — любая профессия кладет на людей свою печать. Вот взять хотя бы оперативников: в повадке, в разговоре, в улыбке, во всем решительно — свой окрас. И снова — уже в который раз! — колюче подумал: не место там женщине. Придет — все ей выскажу, пусть послушает.
Но не сказал и десятой доли. Когда она наконец явилась, такая его оглушила радость, такая забушевала страсть, что только на заре и опомнился. Тогда и заговорил. Осторожно, не допуская резкого слова. Она отвечала устало, коротко, точно он дитя-несмышленыш — мал еще, подрастешь — поймешь. Но раздражения в голосе не было, какая-то смутная печаль. Ничего не осталось от нервной веселости, которая была в ресторане.
Такое бывало. Он замечал — чем она щедрей приласкает, тем больше грустит и дольше молчит. Но в этот раз вдруг, после редких реплик, в плотине будто размыло щелочку, и хлынула сквозь нее волна.
— Все-таки люди — чудной народ. Все бы им знать, что будет, как будет, завтрашний день им жить не дает. Да, может быть, ты его и не увидишь. Может, и нет никакого завтра. Вот эта минутка, она — твоя. Кто знает, какая за ней идет. Всего-то полчасика назад мы так с тобой животами склеились — не отдерешь и не оттащишь. Не разберешь, где руки, где ноги. А сейчас — благоразумно беседуем. Ты объясни мне, что тебя дергает? Тебе хорошо и мне хорошо. Скажи своему богу спасибо.
— Люди без будущего не живут.
— И отнимают его — тоже люди. А не отнимут — так испоганят. Знаешь, в чем главная их беда? По их породе им жить надо врозь, а врозь — не могут, вот и ломаются.
Эти слова его задели.
— Хорошего же ты о них мнения.
— Я о них ужасного мнения, — с готовностью согласилась она. — Нет зверя хуже, чем человек.
— Значит, мы в зоопарке живем?
— Если бы!.. В зоопарке — клетки.
И добавила с недобрым смешком:
— Потому занимаюсь своей работой. Вуроны — санитары леса.
— Некому, кроме тебя, ей заняться?
— Она мне, Феденька, по душе. Характер такой, ничего не поделаешь. Наверно, тебе не повезло. И я перед тобой виновата. Ну, отдыхай, пока время есть. Завтра мы костюм тебе купим. Я богатая. Премию получила.
— Нужен мне твой костюм!..
— Нужен, нужен. И мне он нужен. Еще нужней, чем тебе.
Она уже делала ему подарки, и всякий раз он злился и маялся. Их возможности были несопоставимы.
Неожиданно она рассмеялась:
