сомневался, что Ависма вовеки не простит ему похищения Светоча… Но они жили чем-то иным, что недоступно нам нынче.
Небожитель Кесара подошел и сел на скамью возле Итвары. Дайк узнал небожителя, чье лицо с пронзительным взглядом и тонким, слегка загнутым носом так сильно напоминало лицо злой сухощавой старухи.
– Буду рад поговорить с тобой прямо и дружески, тирес, - сказал Кесара.
– И я буду рад, - Итвара сделал приветственный жест кубком.
– Я прямой человек и говорю то, что думаю, - произнес Кесара. - Прости, если правда в лицо будет тебе неприятна. Но насколько мне открыта истина, тебе давно пора, Итвара, присоединиться к какому-нибудь тиресу. Разве тирес ты сам? Ты ничему не учишь, толкуешь писание вкривь и вкось то для Тесайи, то для Сатвамы, то для Дварны. Не кажется ли тебе, что ты не можешь быть вождем, а сам нуждаешься в том, чтобы за твои поступки взял на себя ответственность более мудрый и твердый волей господин?
– Одаса? - поднял брови Итвара.
– При чем тут Одаса?!
– Ах, прости… мне показалось, ты сказал - Мудрый, Одаса Мудрый.
Дайк почувствовал, что Итвара втайне смеется над небожителем Кесарой.
– Разве ты сам не понимаешь, что над более слабыми и безвольными должен стоять смелый и понимающий тирес? - возмутился Кесара. - Это удел избранных - нести бремя ответственности и власти за более слабых и недалеких.
Итвара покачал головой:
– Я выбираю, друг Кесара, я выбираю… Может быть, мне присоединиться к Сияющему? В конце концов, хоть что-то не на словах, хотя бы сияние. Моя беда, Кесара, лишь в том, что я слаб, но недостаточно недалек, чтобы стремиться найти себе тиреса.
– Что ж, я сказал тебе правду… Смотри, Итвара: когда тебе понадобится помощь, ты пожнешь то же самое равнодушие, которое сеял.
– Вряд ли, - неожиданно для себя вмешался Дайк. - Тирес Итвара, ты всегда найдешь защиту и понимание у меня и моих друзей. Надеюсь часто видеть тебя у нас, Итвара.
Кесара бросил на Дайка оскорбленный взгляд.
– Что ж… Надеюсь, Сияющий сам вскоре разберется, кого ему выгоднее держаться, чтобы не остаться без сторонников с Сатре.
Гвендис было не по себе от рыданий сподвижников Тесайи. Расширенные глаза Орхейи, его помертвевшее лицо заставляло ее догадываться, что юноша болен. Она уже слышала, почему Тесайю зовут Благодетелем. Среди упадка, постигшего Сатру, у небожителей часто случались срывы и приступы то ярости, то уныния. Кроме обычных сподвижников, Тесайя собрал вокруг себя что-то вроде богадельни - из убогих и душевнобольных, в которых каждое его слово отзывалось, как ветер в ветряной арфе. Тирес был для них непоколебимым кумиром, но их болезни только усиливались рядом с ним: своими проповедями Тесайя постоянно доводил их до припадков.
Художник Орхейя не мог ни одного часа оставаться без своего господина. Он, как и остальные несчастные, не понимал, за что Тесайя приблизил его к себе. Тирес Итвара недаром называл про себя Тесайю не Милосердным, а «Сладострастником», но его наслаждения были особого рода. Они не мешали Тесайе бывать у утешительницы Эйонны, но мало кто знал, какие удивительные вещи доставляют тиресу настоящее удовольствие. Даже сам Итвара не догадывался, насколько метко подходит к Тесайе прозвище Сладострастник. Только прилежное чтение лекарских трактатов, посвященных душевным болезням, позволило Гвендис смутно предполагать истину.
Гвендис с грустью смотрела на вышедшие из-под рук Орхейи страшные, но искусные рисунки. Она думала, что юношу можно было бы если не вылечить, то поправить его душу, помочь ему радостнее и увереннее смотреть на мир. Но Орхейя не отходил от своего тиреса и не доверял больше никому. Гвендис отвела взгляд от стены с росписью Светоча.
Рядом с тиресом Итварой сидела красивая молодая небожительница в платье из грубой ткани, окрашенном в ярко-красный цвет. Гвендис знала, что ее зовут Эйонна. В начале пира Эйонна улыбнулась ей, с интересом осмотрела ее собственное платье и прическу, тонкими пальцами ощупала ткань рукава и сказала:
– Ты утешительница тиреса Дэвы и его «верных»? Я о тебе слышала. Приходи ко мне домой. Мне так хочется с тобой поговорить. У меня хорошее вино!
Гвендис не стала разубеждать Эйонну в том, что она утешительница, хотя слегка удивилась этому званию.
Пока длился пир, они с Эйонной несколько раз переглядывались и улыбались друг другу. Больше женщин на пиру не было.
Итвара, глядя в одну точку потухшим взглядом, бледный и рассеянный, то и дело отхлебывал из своего кубка. Вино в Сатре делалось очень крепким, и взгляд тиреса быстро начал блуждать. Итвара принялся чуть покачиваться и бессмысленно улыбаться. Тогда Эйонна, несколько раз попытавшись забрать из рук Итвары кубок, решительно встала и положила руки ему на плечи.
– Пойдем домой. Тебе надо лечь.
Итвара начал подниматься, опираясь на Эйонну. Его кубок опрокинулся на стол и остался лежать. Эйонна подхватила тиреса под руку и сказал Дайку:
– Нам пора, но я буду рада еще раз увидеть тебя.
– Подожди, утешительница! - кинулся к ним Кесара. - Не уходи так рано!
Эйонна дерзко отмахнулась. Уводя Итвару, который с трудом стоял на ногах и опирался на ее плечо, утешительница тихо говорила ему:
– Я у тебя переночую, да и завтра с утра с тобой посижу. Ты же знаешь, что тебе нельзя много пить: утром опять заболеешь от вина, а будешь жаловаться, что тоска…
Тем временем Тьор со Сполохом были заняты благоустройством дома, где им предстояло зимовать. Кое-что уже было сделано. Они расчистили покои от провалившихся внутрь камней. Теперь Тьор предложил ставить перекрытия. Сполох был согласен, что это нужное дело, если не хочешь, чтобы одним добрым утром тебя придавило рухнувшей стеной. Но надо было ехать за лесом.
– И дровишек нужно, - добавил Сполох. - А то они кормят нас даром, - он имел в виду небожителей, - так хоть дров себе сами нарубим. Вообще надо подумать, чем будем отдаривать за хлеб.
Крестьянину из Козьего Ручья пришло на ум: зима - пора для охоты; идти в здешние леса бить зверя, потом отдарить шкурами. Сполоху это было по душе. А если волки шалят, лазят в овчарни, в хлева - он бы выследил стаю. Опасные и удалые дела нравились Сполоху, и даже мирную работу он любил такую, что потруднее.
Их кибитка с походными вещами была спрятана в развалинах Стены. Недавно Тьор привез ее в Сатру. Лошадь поставили прямо в жилом покое, устроив для нее денник за перегородкой. Ее приходилось беречь как зеницу ока: у небожителей не удастся купить другую, их серые с белыми копытами кони давно ушли в степь и там смешались с лошадками кочевников.
С кибитки сняли верх, осталась простая телега. С ней можно было ехать в лес за дровами.
Перед выходом Сполох осмотрел свой лук и колчан: «Погляжу, что здесь водится». Тьор засмеялся:
– Еще не вышли, а ты уже отлыниваешь. Я один буду дрова рубить?
– Тьор! - взмолился Сполох. - Я же только сбегаю на чуток! Ты и оглянуться не успеешь!
Великан покладисто махнул рукой:
– Да ладно, иди. Без тебя справлюсь.
Тьор оставил телегу возле кромки леса, взял топор и пошел высматривать, где бы вырубить хорошие столбы для перекрытий, и что из сухостоя пойдет на дрова. Сполох закинул за спину лук и колчан и направился в чащу.
Он бродил не столько в поисках добычи, сколько осматривал местность и следы на снегу. Сполох бы подстрелил дичину, которая подвернулась под руку, но сперва надо было разобраться, на кого тут вострить стрелы.
В скором времени Сполох стал замечать, что вокруг него не лес - сад. Ветки одичавших яблонь и груш переплетались, загораживая дорогу, землю покрывал неглубокий снежок. Иногда между деревьями возникал
