просвет - небольшие поляны. Зоркий глаз Сполоха уловил, как на одной из них мелькнула серая тень. Волк! Парень приготовил лук, насторожился в кустах. Сквозь переплетение ветвей прямо на него смотрели два желтых глаза. Широкогрудый, мохнатый, на основательных лапах, волк стоял в нескольких шагах от Сполоха, прижав уши - и вдруг шумно вздохнул. Сполох нахмурился, опустил лук и вышел из кустарника на поляну.

– Да ты пес! - вырвалось у него.

Это был действительно не волк, а очень крупный лобастый пес, в густой серой шубе с белым отливом. Пушистый длинный хвост медленно двинулся, словно собака не решалась им вильнуть. От взгляда пса, не по-звериному осмысленного, у Сполоха дрогнуло сердце:

– Ах ты! Пес! - произнес парень и посвистел ему. - Волчок? Серый? Серый!

Пес не двигался, но поднял уши и склонил голову набок. 'Голова-то здоровая, как у теленка', - мелькнуло у Сполоха.

Сполох уже знал - небожители собак не держали. Дайк говорил, что когда-то у этого народа были не только лошади, но и собаки, ведшие свой род еще от небесных предков. Но когда Сатра пришла в упадок, они одичали. Так что этот пес никогда не знал ни имени, ни ошейника, ни миски, ни конуры.

– Ты же, брат, незлой, а? - заискивающе спросил Сполох.

Он любил собак и уже начал скучать по родной деревне. Парню хотелось, чтобы Серый его подпустил.

– А я тебе хлебца дам, - еще более умильно продолжал он. - А, голубчик? Хочешь, вот… - он неуклюже из-за поспешности вытащил из-за пазухи завернутый в ветошку кусок хлеба: они с Тьором взяли с собой на обед. - Волчок, милый, на! На, Серый!

Хлеб был сырой, ноздреватый, грубого помола. Сполох отломил кусок и сунул в рот, остальное кинул собаке, жуя и одновременно убеждая:

– Ничего, ешь: если голодный, то даже и вкусно.

Пес слегка облизнулся и тихо фыркнул, выпустив из ноздрей облачко пара. Он неторопливо подошел к угощению, наклонил голову - и кусок исчез в его пасти. Пес опять облизнулся.

– Иди ко мне. Волчок, Серый… - продолжал подлизываться Сполох, тихонько приближаясь к нему. - Дай поглажу тебя.

Но пес вдруг развернулся и неторопливыми прыжками побежал в глубину одичавшего сада, такой мощный, что выглядел неуклюжим, как разыгравшийся бычок.

– Эй, Серый! Эх… - обиженно выкрикнул Сполох.

Как обычно и бывает на новом месте, охота у него в этот день не задалась. Он явился к Тьору пустым, правда, зато и не блуждал долго. Парень еще успел помочь великану погрузить на телегу дрова и увить их покрепче веревками. Но из головы у Сполоха все не шел мощный пес в густой серой шубе, который смотрел на него так разумно.

Дайк собирался посетить тиреса Сатваму. Они уже виделись, и Сатвама приглашал Сияющего к себе.

У входа во дворец Справедливого дежурили двое стражников. Они стояли перед дверью, опоясанные мечами. У других тиресов такого не было заведено.

Когда Дайк захотел пройти, один из стражей побежал доложить Сатваме, другой остался на месте. Вернувшись, воин сказал, что Сатвама болен, но просит гостя войти.

– Если Сияющий не обидится, что тирес лежит, - передал страж.

Сатвама полулежал на узком ложе, закусив губу, мрачный, с пожелтевшим лицом. Когда Дайк вошел, он приподнялся, чтобы сесть, и поморщился, закрыв мутные глаза.

– Головная боль, - сказал он почти беззвучно, чтобы не тратить усилий на голос. - Садись куда-нибудь, тирес…

Дайк не стал садиться.

– Я позову Гвендис. Она, должно быть, сумеет тебя вылечить.

– Ты думаешь? Позови, - со слабой надеждой согласился измученный болезнью тирес.

Ходить было недалеко, Дайк скоро вернулся вместе с Гвендис и отошел к очагу, чтобы не мешать ей осматривать больного. Гвендис положила на лавку мешочек со склянками и мазями, который прихватила с собой, и наклонилась над Сатвамой. Она сразу заметила нездоровую желтизну кожи.

– Позволь? - мягко спросила она, и осторожно оттянув нижнее веко, посмотрела на белок глаза. - Такое с тобой не первый раз?

– И, думаю, не последний, - ответил Сатвама сквозь зубы.

– Ты не замечал, тирес: когда во время болезни ты ешь что-то сладкое…

– Оно кажется мне горьким на вкус, - не дожидаясь вопроса, закончил Сатвама. - Дварна распускает слухи, что это проклятье. Якобы извращение вкуса - кара свыше за мои извращенные толкования Свода.

– Какая гадость! - возмутилась Гвендис. - У тебя разлитие желчи. Это говорит о болезни печени, вот и все. Я приготовлю для тебя лекарства. А чтобы такого больше не повторялось, скажу, что ты должен есть и чего тебе нельзя.

Она дала Сатваме выпить настой от головной боли и отвар, который должен был помочь печени.

– Твоя болезнь, тирес, - говорила она, - вызвана не только поражением внутренних органов. Ее усиливают волнение и гнев. Я вижу, что сама болезнь связана у тебя с тяжелым унынием…

– Еще с каким! - в низком голосе Сатвамы зазвучали доверие и тепло. - Если бы ты знала, утешительница… - он вздохнул; было видно, что помутившийся от боли взгляд тиреса начинает проясняться.

Гвендис придвинула к кровати больного низкую скамейку и села, расправив широкий подол платья. Сатвама потер ладонью мощный затылок - ему становилось лучше.

– Головная боль скоро совсем пройдет, - с участием говорила Гвендис, - но тебе не стоит перенапрягаться, тирес. Лучше полежать два-три дня… Скажи, кто за тобой ухаживает и для тебя готовит? Я должна поговорить с ними - научить, что делать во время твоей болезни.

Сатвама усмехнулся и устроился в постели полулежа, приподняв себя на крепких толстых руках. Гвендис поправила ему подушки.

– Потом, - отмахнулся Сатвама. - Я рад, что вы с Сияющим пришли ко мне в гости. Вам подадут вина и закуски прямо сюда.

– Не нужно, - остановила Гвендис. - Тебя будет раздражать запах пищи.

– Мы не голодны, тирес, - подтвердил Дайк. - Я хотел поговорить с тобой о Сатре, но, наверное, сейчас не время…

– О Сатре? - живо подхватил Сатвама. - О том, что скоро мы все передохнем от грязи, нищеты, болезней? Тиресы грызутся, их приближенные переносят сплетни, бегают от одного господина к другому, подслушивают, подсматривают, поливают грязью за спиной, а в глаза льстят. Я не говорю про Одасу Мудрого, глупость и пустословие которого - настоящее украшение Сатры, - тирес язвительно рассмеялся. - Или про Итвару - это ходячее недоразумение. Тесайя не хочет ничего менять, ему и так неплохо: он сытно ест, живет в свое удовольствие. Окружил себя восторженным сбродом. Понятно, Тесайя говорит только о Жертве, потому что приход Жертвы от него не зависит, вот ему и удобно болтать об этом. Дварна… - Сатвама с неприязнью передернул плечами. - У него с языка не сходит мое имя как название для всех пороков. Если я скажу, что Сатра погибнет, Тесайя скажет, что надо любить Жертву и страдать от собственного несовершенства, а Дварна заявит, что надо любить его и по его слову броситься хоть в огонь. На этом все кончится. Сатре, может быть, еще помогло бы разумное управление: пусть и с трудом, и медленно, и не до прежней славы, но эту страну можно было восстановить. Но мы все тянем в разные стороны, и будем тянуть, пока не умрем. Придут дикие собаки из зарослей и доедят наши трупы… - мрачно заключил Сатвама.

– Можно спросить? - нахмурился Дайк. - Я слышал от Дварны, ты говоришь, будто многие небожители Сатры уже ничем не лучше людей, и таких надо уничтожить?

Сатвама с презрением поморщился:

– Дварна Твердый! Сплетник, хуже старухи-рабыни. Может, он искренне верит в то, что несет, не берусь судить. Не припомню, откуда он это взял… Должно быть, во время какой-нибудь проповеди я сгоряча

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату