сказал, что половина наших небожителей ничем не лучше людей и что их следовало бы истребить, как в древности. Сказал в смысле «да вы ничего не стоите!», а они обрадовались и напрямик приписали мне готовность так сделать. Ох, Сияющий… тут в Сатре очень большая разница между тем, что ты скажешь - и что от тебя услышат. Тебе тоже неплохо держать это на уме.
– Почему тогда ты не объявишь, что это неправда? - удивился Дайк.
– Из двух зол приходится выбирать меньшее, - хмыкнул Сатвама. - Если я объявлю об этом принародно, сразу поднимется шум. Дварна заявит, что я испугался и лгу, приведет свидетелей. Его сторону может принять Тесайя. Начнут судачить, что я задумал. Поднимется гам. Большинство так и не разберутся, сказал ли я, что собираюсь уничтожить половину Сатры, или что, наоборот, не собираюсь. Одаса произнесет возвышенную речь о падении нравов, а на ухо начнет рассказывать то тому, то другому какую-нибудь бредовую «тайную правду» обо мне. Так что, тирес Дэва, я стараюсь делать вид, будто ничего не знаю об этой сплетне, потому что попробуй я оправдаться - и она разнесется по всей Сатре.
Гвендис покачала головой:
– Сколько грязи и злобы…
– Ах, да, - насмешливо произнес Сатвама. - Не хотелось бы показаться вам мудрецом, вроде Одасы, который стоит над всеми этими дрязгами. Я благополучно варюсь в общем котле. Хочешь спросить еще о чем-нибудь, Дэва? Спрашивай, пока я болен и вдобавок благодарен твоей утешительнице. Самое время услышать от меня правду. Когда я выздоровею и преодолею эту маленькую слабость, я заговорю иначе.
– Насчет Гроны… - произнес Дайк.
– А! Парень, которого кодла Теасайи забросала камнями на площади год назад? - сразу вспомнил Сатвама. - Паренек несколько раз ссорился с его «верными», потом сказал что-то оскорбительное о Жертве. Нетрудно догадаться, что такое циничное чудовище просто недостойно жизни! - тирес саркастически усмехнулся. - Меня мало чем удивишь. Я всякого насмотрелся… Но Тесайя - зверь, убийство для него - точно пир. Парень просил пощады. Я и сам бы просил - если не пощады, то легкой смерти…
– Почему ты не вмешался? - не выдержала Гвендис. - У тебя ведь так много «верных», Сатвама!
Тот покривил губы:
– Ради какого-то Гроны?.. Милая утешительница, я уже сказал: я не более Справедливый, чем Одаса - Мудрый, а Тесайя - Милосердный. Ссориться с Тесайей ради безвестного мальчишки? Считай, что Грона умер от мора или его пришибли в подворотне дружки Элесы. Так или иначе, он умер от Сатры - вот общая причина всех наших смертей… - собираясь с мыслями, Сатвама медленно потер широкий, с глубокой ямочкой подбородок. - Чего я хочу? Выжить и, по возможности, поуютнее, в безопасности, за спинами надежных приверженцев. Я и дальше намерен делать все то, что позволит мне стать сильнее, и не дать себя сожрать. Чем я сильнее, тем спокойнее. Иначе нельзя.
– Ты не стараешься ничего приукрасить, тирес, - задумчиво проговорил Дайк.
Сатвама слабо отмахнулся:
– Оно не стоит того… Положение влиятельного тиреса - наверное, самое безопасное и приятное в Сатре, - вернулся он к своей мысли. - Во всяком случае, на мой вкус. Конечно, оно не дается даром и обходится хлопотно. Но я готов потрудиться ради всего, что прибавит мне силы и безопасности, - он рассмеялся. - Даже ради общего блага.
Сатвама возвысился уже давно, самым обычным для Сатры путем. Сначала он был любимым учеником и последователем другого тиреса, старше его годами, и от него получил в удел «незримую Сатру» - учение и приверженцев.
Так же досталась власть и Одасе, и Итваре Учтивому. Разница только в том, что Итвара унаследовал «царство» от собственного отца.
Тесайя поднялся иначе. Он был обязан лишь самому себе. Тесайя Милосердный еще в юности начал создавать собственное учение. В нем главное место занимал приход Жертвы. Другие тиресы чтили Жертву только как часть пророчества о судьбе падших небожителей. Но этот образ увлек буйное воображение Тесайи.
Оно было настолько живым, что образы сами врывались в разум Тесайи, ему не нужно было делать никаких усилий. Молодой тирес был уверен, что это и есть истинное откровение о будущем. Ему было легко описать ощущения небожителя, который готов к страшной смерти; он представлял, как некто из любви к падшим идет к стене Сатры, входит в город среди сияния камней, и каждый шаг приближает его к кончине. Тесайе иногда казалось, что он сам соединяется с Жертвой в душевных переживаниях.
И в своих грезах Тесайя трепетал, занося меч над невинным, терзаясь чувством своей низости и ощущая восторг от того, что пришло очищение. Он переживал ужас и вину толпы, ожидающей священной пищи. Тесайа объявил сподвижникам, что вся жизнь небожителя - это причастность грядущим страданиям Жертвы и общей вине тех, кто будет поедать его. Если Одаса Мудрый грезил о прошлом, то Тесайя очень живо и достоверно представлял будущее.
Видения Тесайи не противоречили Своду и Приложениям. Он не отменял книг, но расширял и углублял их понимание через переживания и ощущения. Тесайя начал учить, что сухое, внешнее подчинение Своду и Приложениям - ничто. Небожитель обязан жить на грани двух противоречащих друг другу состояний - раздирающего сердце чувства унижения и собственной недостойности, и при этом - восторга и благодарности Жертве. Боль, смешанная с радостью, с течением жизни должна становиться все глубже и острее. Главное - что у тебя в сердце, а не внешние дела, - учил Тесайя. А в сердце должна храниться любовь к Жертве, как будто он сейчас стоит перед тобой и смотрит тебе в глаза, и ты готовишься сам занести меч над его головой.
Сперва Тесайя собрал вокруг себя маленький кружок небожителей. Это были его близкие и друзья, которых он умудрился увлечь своим страстным учением.
Он обладал умением безумствовать внешне, оставаясь холодным в душе. Молодой тирес сам не знал, как это у него получалось. Его речи текли, как горячая кровь, можно было подумать, слова срываются с губ вопреки рассудку. Многих тянула к себе эта кажущаяся искренность. Умиление и слезы Тесайи были каким- то подобием добра, которого так мало оставалось на холодных развалинах Сатры. Вдобавок Тесайю сопровождала слава одержимого, который грезит наяву.
У Тесайи оказалось немало последователей. Измученные беспросветной и тревожной жизнью, многие жители Сатры постоянно ощущали уныние или приступы гнева, им трудно было справляться с собственными чувствами, и они легко зажигались от умело сказанного слова, с готовностью поддавались влиянию красноречивых образов. Раньше им приходилось долгими зимними вечерами сидеть в темных и холодных домах, хлебать крепкое вино не без примеси дейявады, а потом, случалось, выйти на улицу и в припадке ярости ввязаться в драку. Вместо этого многие небожители теперь предпочитали плакать и трепетать от речей Тесайи, часами пребывая в грезах, в которые он их вводил уверенно и умело. Их завораживали его страшные рассказы о Жертве. В слезах и выкриках его последователи находили выход для своей тревоги и подавленности. Одним было легче ощутить себя Жертвой, другим - его убийцами. Тесайя говорил, что эти ощущения и есть основа жизни действительно верного небожителя. Те, кто не был способен воспламеняться от его речей и обрисованных в них ярких картин, чувствовали себя неполноценными среди его последователей. Чаще всего они уходили к другим тиресам. Тесайя не огорчался. Ему не нужны были последователи, которых нельзя увлечь словом, поэтому он сам был рад, что они отсеивались и не расхолаживали других равнодушным или недоумевающим выражением лиц.
Само собой, Тесайе пришлось пройти через вражду как влиятельных вождей, так и мелких тиресов, которые завидовали его славе. Тесайе попыталась заткнуть глотку: его высмеивали и срывали его проповеди, выставляя безумцем и неучем, и даже грозили расправой. Но он выстоял, повторяя, что счастлив страдать во имя Жертвы.
Трудный путь к власти озлобил и закалил Тесайю. Его жестокость в Сатре была притчей во языцех. Голос Тесайи проникал в душу, и он бывал даже по-женски ласков со своим окружением. Но горе тому, кому доводилось вызвать к себе его ненависть. Несчастный не мог рассчитывать ни на прощение, ни на забвение, и лучше ему самому было покончить с собой, чем ждать расправы.
Имелась и другая дорога к возвышению. Ею прошел Дварна Твердый. Сперва он был одним из «верных» Сатвамы. Дварна показал себя, выступая в спорах и схватках на стороне вождя. Он приводил к тиресу новых приверженцев. Те видели в самом Дварне покровителя и старались держаться его руки. Настал день, когда
