- Это все, - ответил он. - Можешь идти. Вот тебе двугривенный за работу, больше нет мелочи.
Женя сунула монету в карман платья.
- Очень вам благодарна, хозяин, - и вышла из комнаты.
Один из полицейских подмигнул другому.
- Недурна!
Второй полицейский осклабился:
- Да, ничего не скажешь!
Жандармский офицер подошел к Симону:
- Твоя комната?
- Моя.
- Мы обыщем ее, голубок. Может, ты облегчишь наш труд и сразу отдашь гектограф, на котором вы печатаете ваши бунтарские прокламации?
Симон пожал плечами.
- Глубоко сожалею, господин офицер, но вы напрасно затруднили себя приходом ко мне. И все-таки прошу вас приступить к обыску, дабы у вас не осталось сомнений относительно достоверности моих слов.
Обыск начался. Через несколько минут в комнате все было перевернуто вверх дном. То и дело полицейские бросали друг на друга вопросительные взгляды. Чувствовалось: они были убеждены, что в этой комнате печатаются запрещенные прокламации. Полицейские вели себя так, будто уже видели здесь эти прокламации своими собственными глазами.
'Среди нас есть провокатор! Кто это?' - тревожно думал Симон.
Обыск ничего не обнаружил. Одеяла и матрацы были распороты. Полицейские старательно ощупали всю одежду, какая имелась в комнате, заглянули в печь, оторвали несколько половиц. Но гектографа нигде не оказалось.
Жандармский офицер, сев на стул, задумался. Один из полицейских примостился на табуретке у дверей и тотчас задремал. Назойливая муха то и дело садилась на его мясистую родинку у носа. Он отмахивался от нее рукой и вновь погружался в дрему.
Вдруг жандармский офицер хлопнул себя рукой по колену.
- Чертова девчонка! - воскликнул он. - Да ведь она провела нас, вынесла из комнаты на наших глазах то, что нам было нужно!
Полицейский у дверей проснулся и, тараща глаза, принялся разглаживать усы.
IV
Было созвано собрание актива революционной социал-демократии. На нем Ладо Кецховели должен был сделать сообщение о созданной в Баку подпольной типографии. Пришедшие на собрание рабочие- революционеры с нетерпением ждали прихода всеобщего любимца Ладо. Когда он в сопровождении Александра Цулукидзе вошел в комнату, все тепло приветствовали его.
- Товарищи, - сказал Ладо, - сентябрь 1901 года был счастливым месяцем для бакинского пролетариата. Можно считать, что в сентябре наша революционная организация вышла из зачаточного состояния и сейчас становится сплоченной, боевой силой. В настоящее время рабочий класс Баку насчитывает в своих рядах более пятидесяти тысяч человек. Такое количество людей невозможно обеспечить революционной литературой с помощью одного примитивного гектографа. Между тем доставлять из-за границы политическую литературу с каждым днем все труднее. Царские власти, стремясь любыми средствами задушить рабочее движение, посылают в Баку опытнейших жандармов и полицейских начальников. Принимая во внимание то обстоятельство, что выпускаемая в Тифлисе с ведома царских властей так называемая легальная марксистская литература не способна привить рабочим революционного сознания, мы решили наладить печатание подлинно марксистской, революционной литературы здесь, в Баку, который, по нашему мнению, во всех отношениях является местом, наиболее подходящим для этого. По совету товарища Ленина мы создали в Баку подпольную типографию и налаживаем широкий выпуск революционной литературы. Товарищи, мы будем перепечатывать здесь ленинскую газету 'Искра'... Следует всем, засучив рукава, взяться за дело. На днях вышел первый номер рабочей газеты 'Брдзола' на грузинском языке. Мы должны стараться обеспечить подпольной литературой не только бакинский пролетариат, но и рабочих всего Закавказья, а также России.
После Ладо выступали другие товарищи. Собрание закончилось поздно ночью.
Жене и Павлу пришлось возвращаться в Сабунчи пешком.
Уже подходя к дому, Павел взял девушку под руку.
- Ты должна быть осторожна, Женя.
- О чем ты, Павел? - спросила она.
- Я не советую тебе работать в типографии и заниматься распространением подпольной литературы. Попроси для себя в организации другую работу.
- Объясни мне, почему я не должна делать этого?
- Неужели не понимаешь, Женя? Ты же знаешь, полиция следит за тобой. В любой момент могут арестовать.
- В нашем деле нельзя без риска, Павел. Те, кому страшно, не могут по-настоящему бороться с самодержавием. Мой тебе совет, Павел: если не можешь побороть в себе чувство страха, уйди с революционного пути...
- Пойми же, я боюсь не за себя, а за тебя, Женя.
- За меня бояться нечего. Я действую осторожно, расчетливо, остерегаясь. И потом, я давно хотела сказать тебе: не вмешивайся в мои дела, если не хочешь, чтобы нашей дружбе пришел конец. Я выполняю поручения Бакинского комитета, и освободить меня от них может только комитет.
- Почему ты вчера попросила меня сопровождать тебя из Сабунчей не до города, а до Кишлов?
- Если бы ты задал мне этот вопрос вчера, я все равно избрала бы путь через Кишлы, так как накануне мне стало известно, что жандарм, дежуривший на станции Сабунчи, сообщил в Баку: 'Девушка, которая занимается распространением запрещенной литературы, направляется в город'. Бакинская полиция знает, что в Баку печатается революционная литература, но где, на какой улице находится типография, кто именно печатает прокламации и запрещенные брошюры полиция не знает. Я уже передала Красину, Козеренко и другим товарищам о том, что меня выслеживают. Поэтому ты можешь не тревожиться за меня. Слышишь, Павлуша?... По моим следам каждый день ходят шпики. Я вожу их по всему городу до тех пор, пока они языки не высунут от усталости. Когда им надоедает бегать за мной и они оставляют меня в покое, или когда мне удается ускользнуть от них, я иду по своим делам.
- Полицейские хитры, как лисы, Женя. Не считай их такими глупенькими.
- А я и не считаю. В последние дни я чувствую: полиция решила взяться за меня всерьез. Вчера едва я приехала из Сабунчей в город и стала спускаться по вокзальной лестнице, как вдруг вижу: какой-то тип с фотоаппаратом в руках хочет сфотографировать меня...
- Ну и что?... Сфотографировал?... - заволновался Павел.
- Сфотографировал... мой чемоданчик, которым я успела прикрыть лицо.
- Вот видишь, Женя, а ты еще рассердилась на меня, когда я сказал, что ты не должна работать в типографии. Если тебя арестуют, полиции могут стать известны все наши тайны!
- Предположим, меня арестуют, но кто тогда сообщит полиции о системе нашей конспирации?
- Тебя вынудят, Женя... Ты еще не знаешь, какие это мерзавцы - царские жандармы.
Разговор оборвался.
Павлу показалось, что в отношении Жени к нему произошла перемена.
Придя домой, молодые люди решили, прежде чем лечь спать, выпить по стакану чая.
- Скажи мне, Женя, - обратился Павел к девушке, о чем ты говорила сегодня с товарищем Ладо?
- По-моему, ты сам отлично слышал все. Я предупредила товарища Ладо о том, что несколько дней не буду появляться в типографии, так как нахожусь на подозрении у полиции. Мое частое появление на Воронцовской улице, в типографии, ставит ее под угрозу.
- Вот видишь!... Теперь ты сама боишься.
- Неужели ты не видишь разницы между чувством страха и необходимостью соблюдать осторожность?
- Но ведь чувство страха и заставляет нас прибегать к осторожности.
