После 1975 года книги Бёлля в СССР не публиковались. Его помощь Александру Солженицыну, его дружба с Андреем Сахаровым, его гневно-горестная статья про убийство Константина Богатырева, его предисловие к книге 'Хранить вечно' и горько-ироническая заметка в связи с тем, что у нас отключили телефон, его новые высказывания о политических преследованиях в СССР, в Польше, в Чехословакии - превратили его для наших идеологических инстанций в persona non grata.
Восьмого мая 1979 г. Р. написала Генриху письмо, которое Л. перевел на немецкий.
8 мая
Дорогой Генрих!
Четыре с лишним года мы не виделись. Это очень долго.
...Несколько раз мне хотелось хоть на бумаге поговорить с тобой, с Аннемари. Но останавливалась: не хотелось вас нагружать своими тревогами, заботами, горестями. А их больше, чем радостей, хотя - грех жаловаться радостями нас судьба не обходит.
За долгие годы нашей дружбы - она среди самых ценных накопленных сокровищ - так и не отвыкла немного бояться, немного стесняться, да и языковый барьер мешает общению.
Но вот сейчас, в гостинице маленького грузинского городка, так захотелось написать, что попробую не останавливать себя.
Когда ехали сюда из Тбилиси, я шарила по книжным полкам - что взять с собой на несколько дней? Взяла 'И не сказал ни единого слова'.
Едва нырнула - окружающий мир перестал существовать... Изредка доносился голос Левы:
- Почему ты плачешь?
- Ничего не хочу, только чтобы Кэте и Фред снова были бы вместе...
В письме это получается прямолинейно, неправдоподобно, но, Генрих, это почти стенографически точно.
Долго не спала. Прочла я теперь не ту книгу... Так и не могу вспомнить в мировой литературе другой, где так нежно, так романтично была бы воплощена влюбленность мужа и жены... Сейчас я впервые прочитала книгу глубоко религиозную. Религиозную традиционно, с протяженностью времени. Именно католическую - свободную в отношениях с 'пастырями'. Епископы могут быть и равнодушными, и жадными, и 'осторожными', и трусливыми. Пусть и слово 'Бог' расплывается в глазах Кэте коричневыми пятнами. Но именно вера держит Кэте, вера вместе с любовью, любовь и вера едины.
Генрих, я не стала новообращенной христианкой, не присоединилась к тем, кого ты немного узнал, - их число все растет. Но, видимо, и не осталась на том месте, где была двадцать лет тому назад.
Если б вдруг на седьмом десятке на меня снизошло бы озарение - вряд ли бы стала об этом писать, побоялась бы той дешевки ('Доверяй своему аптекарю!'), которая сопровождает эту, как и любую, моду. Завидую твердой, не рассуждающей вере Кэте.
Повесть слышала, видела, осязала, даже обоняла, и сейчас ощущаю один из лучших в мире запахов - утренний кофе и свежие булочки. Вижу девушку из закусочной и ее слабоумного брата. Слышу шум процессии, лязг железной дороги. Мне передается тепло машинного отделения, где иногда спит пьяный Фред.
Хочется, чтобы чувственная радость длилась и длилась, впитываю слова медленно. И то, что прямо написано, и то, что вложено. Тот свет любви, который я сейчас ищу везде. Ищу неустанно. И нахожу. В старинных храмах Грузии - их разрушали, развалины остались заброшенными, но свет не меркнет. Фрески уцелели.
Ищу в сердцах своих близких, в своем собственном. Когда не нахожу, ужасаюсь, жить становится почти невыносимо.
Ищу в Библии, которую мы везде возим с собой.
Для книги Льва о докторе Гаазе понадобилась цитата, перечитала апостольские послания, они приблизились. На первый план вдруг вышли бытовые детали - как, например, Павел просит сохранить его книги в кожаных переплетах. И укрепляется у меня: нет, это не тысячелетие тому назад, не в начале нашей эры, не в неведомых мне Иерусалиме, Коринфе, Риме. Это сейчас, здесь у нас происходило, происходит. Диссидентство. Отщепенство. Тюрьмы. Несправедливости. 'Нет пророка в своем отечестве'. Побивание камнями. Ясные знаки и неумение их понять. Проповеди, неистовые, односторонние. Но страстные, захватывающие... Это вечно.
...Многие мысли, впечатления последних месяцев подготовили душу, чтобы по-новому воспринять 'И не сказал ни единого слова'.
Писатель Генрих Бёлль давно и далеко ушел от этой повести. Но книги имеют свою судьбу.
Позор, что я, Левина жена, так и не выучила немецкий. А как хотела читать Бёлля в подлиннике. Теперь и это поздно. Горький привкус 'поздно' неизбежно уже сопровождает мысли, порывы, планы.
А вот любить - никогда не поздно. Это - до смерти.
Генрих ответил (28 мая 1979 г.).
Дорогая Рая, дорогой Лев!
Раино письмо - такое длинное, такое личное, - нас обоих - меня и Аннемари - очень тронуло. Это поразительно - после такого длительного перерыва - тридцать лет! - таким образом вновь встретиться со своей книгой. Узнать, что читательницу в далекой Грузии эта книга (из 'развалин'), я до сих пор к ней привязан, так затронула. Раино письмо было утешением, а мы в этом очень нуждались, у нас позади тяжелые месяцы...
...Сейчас уже недолго осталось до нашего приезда. Жаль, что придется на ваше дачное время, но по- другому у нас никак не получается.
Я, разумеется, прочитал 'И сотворил себе кумира', даже написал на эту книгу рецензию для радио. Книгу я проглотил, многое из нее узнал, многое научился понимать... Снова и снова перечитываю Раино письмо: подумать только, что может 'натворить' книга!
Мы вас всех, всех обнимаем.
Ваш старый-престарый Хайн.
* * *
Мы несколько раз пытались вести дневник вдвоем. Такими общими были и записи лета 1979 года.
Бёлли прилетели вчетвером - с сыном Раймундом и его женой Хайди.
24 июля. Гуляли по Кремлю, Александровскому саду, сидели в кафе 'Интурист'. Вечером у нас с нашими детьми.
'Когда услышал, что избрали Папу-поляка, сперва не поверил, потом обрадовался. Главное - хорошо, что не немца. Но все же он вызывает у меня сомнения, даже недоверие. Он слишком националист, польский националист. Они там всегда пишут 'поляк-католик', на первом месте - поляк. Польский католицизм - это особая религия. Конечно, она им помогла сохранить нацию после всех разделов. Но это не очень христианский католицизм, скорее языческий. У них там много языческого - Матка Боска Ченстоховска, это культ не христианский'.
Мы напоминаем ему о таких же локальных культах в Испании, в Италии, в Баварии, в Мексике...
- Да, да, конечно. Пожалуй, во всех католических церквах много языческих пережитков.
Раймунд:
- А мне Папа нравится. Уже тем, что он дает духовную альтернативу против культуры кока-колы, он по- настоящему встряхнет старую ватиканскую лавочку. Энергичнее всех прежних пап.
Г.: 'Да, это правда. Он и телезвезда, и порядочный демагог, консерватор. Я имею в виду не политические взгляды, а церковные, теологические. Я очень любил покойного Папу Джованни. Он хотел оздоровить церковь, оживить, приблизить к жизни. Доброжелательно относился к идеям реформ, обновления... Папа Павел был менее яркой личностью, такой маленький итальянец, добрый, покладистый. А этот хочет восстановить догматы, строгую ритуальность. Он и слушать не хочет об отмене безбрачия для священников, о противозачаточных пилюлях. Те, прежние папы, готовы были уже уступить. Когда он приезжал к нам еще как польский епископ Войтыла, он даже не здоровался с теми епископами, которые ходили в светской одежде, не в облачении. Они для него не существовали. Он будет укреплять церковный бюрократизм и формализм. Хотя политически он более гибок, более активен. И польскому правительству приходится с ним считаться, да и вашему придется'.
О канонизации. Раймунд: 'Гааза канонизация убьет. Для молодежи он ничего не будет значить'.
Отец и сын наперебой рассказывают о том, как производится канонизация или 'беатизация'.
Г.: 'Заседает особая комиссия, годами заседает. Вызывают сотни свидетелей, которых допрашивают, чтобы узнать мельчайшие подробности о жизни, быте, всех поступках кандидата. Не выкурил ли когда-то
