возникла бледная тусклая физиономия моя собственная. Поглазела на меня несколько секунд и недовольно скривилась. Сразу видно, человек уже никуда не спешит. Обреченный на...! Я подкрутил яркость монитора и вернулся к работе. Неотложных заказов хватило ровно на два часа. Теперь никаких дел до самой полуночи. А пока можно и вправду побороться с бессонницей. Тем более, что она сегодня, похоже... а-у-а (я зевнул)... не в лучшей форме.
Во сне приходила утренняя уборщица, вся синяя. Стояла в изголовье, просила снять грех с души. Обещала за это бесплатно вымыть оба окна и покрасить подоконники. Я спросил с иронией, в какой цвет. В правильный, ответила, цвет, она уж и синьки навела, полведра. Я-то здесь при чем? - возмутился тогда я и, не просыпаясь, продиктовал ей Пашкин телефон. С ним разбирайтесь, он с родителями живет, у них подоконники шире. Но старушка не уходила, все умоляла, потом начала всхлипывать, противно так, пронзительно, пока всхлипывания не превратились в настойчивый зуммер будильника.
Только не спрашивайте, скольких бездарно потраченных часов и испорченных нервов мне стоило отыскать в сети этого 'обреченного на...'! Зато я в очередной раз убедился, что интернет как источник информации исчерпал себя и превратился в свалку данных, разрастающуюся со скоростью Вселенной. Поиск в ней напоминает процесс намывания золота вручную. Найти можно все что угодно, но не вдруг. Сперва извольте перелопатить и просеять мелким ситечком горы неугодного, бесполезного и никаким боком не интересующего вас материала. Но в конце концов справедливость восторжествовала. Методом исключения мне удалось выяснить, что наш вислоусый писатель обречен именно на 'память', а не на 'месть', 'убийство', 'бой' и еще десяток вариантов, которые мне услужливо попыталась подсунуть поисковая система. Одновременно определилось имя автора: Игнат Валерьев. Это сочетание архаичного имени с редкой фамилией настолько обрадовало меня, что я, не задумываясь тут же набрал Пашкин номер. Кстати, два часа ночи - идеальное время для звонков на сотовый. Тарифы самые низкие. - Пааш! - Сааш! - Он ответил возмущенно, но быстро, значит еще не ложился. Какая-то музыка в трубке, значит не на работе, можно и побеспокоить. Но на всякий случай лучше предварительно слегка обескуражить. - Отвечаю на невысказанный вопрос. Сорок одна минута второго. Теперь твоя очередь. Информация в обмен на информацию. Мне нужно срочно найти одного человека. - Я быстро надиктовал скудные данные: москвич, примерно тридцати лет, имя, фамилия... Некоторое время Пашка громко и неразборчиво пыхтел в трубку. Затем спросил: - Прямо сейчас? - Желательно, - нагло заявил я. - В крайнем случае утром. А пока скажи, администратор ЦДЭ так и не объявился? - Телефоны молчат. Вернее, один все твердит про зону уверенного приема, а по другому милый девичий голосок отвечает 'Нет, еще не приходил'. - А ты не спрашивал, секретарша не в курсе, куда ее начальник мог так внезапно запропаститься? - Секунду! - В трубке зашуршало. В обещанную секунду Пашка, конечно, не уложился, но все равно отозвался довольно скоро. - Нет, она не знает. - Однако, - удивился я, - быстро же ты с ней связался! Моя ирония осталась незамеченной. - Говорит, что у шефа есть дача где-то в районе Бабовска, но в любом случае он бы сначала предупредил... Разве что покидал столицу быстро и в сильной панике, подумал я про себя. Администратор дома культуры - должность наверняка не только ответственная, но и денежная. Там небольшой перерасход фондов, здесь незарегистрированная аренда помещения... А ведь ему приходилось общаться с добрым самаритянином! Что там по новому цветовому кодексу уготовано мздоимцам и стяжателям? Кажется, превращение в апельсин? Глянул в зеркало оранжевым взглядом, ударился в панику, затем - в бега. Спрятался на подмосковной даче, как иные посиневшие уборщицы прячутся в тесных клетушках позади сцены. - Ну, у тебя все? - отвлек от размышлений Пашка. В голосе нетерпение, как будто телефонная трубка жжет ему пальцы. - Почти, - пообещал я. - Ты не знаешь, какого цвета был первородный грех? - Завтра! - тактично оборвал он. - Поговорим об этом завтра. Сейчас мне, извини, немного не до чего. Я погасил свет в комнате, отключил монитор и отправился спать с чувством перевыполненного долга.
'Бурбон!' - прочел я и задумался. Спустя полминуты, ничего не надумав, еще раз перечел размашистое 'Бурбон!' и в недоумении покосился на автора записки. Маришка спала, почти целиком 'закуклившись' в оделяло, только голова наружу - губы поджаты, лицо немного ожесточенное, бледное. Вполне естественного, учитывая бессонную ночь, цвета. Я снова не услышал, как она пришла, разделась, легла рядом... Предварительно нацарапав, не включая света, несколько строк на выдранном из принтерного лотка листочке. Видно, сильно ее зацепило накануне, раз возникла потребность выговориться немедленно, не дожидаясь, пока я проснусь. Но с какой стати ее с утра пораньше потянуло на французские вина? Тут я наконец проморгался. А может, просто проснулся окончательно и начал соображать. Вспомнил Маришкину манеру письма, как она загибает 'д' кверху, а из 'м' и 'н' делает близнецов. 'Дурдом! - с третьей попытки прочел я и испытал облегчение. - Брошу эту работу к черту уеду в Урюпинск!' Ну, слава тебе, все вроде встало на свои места. Правда, Маришкино пренебрежительное отношение к пунктуации делало фразу двусмысленной. То ли она собирается бросить к черту эту работу, то ли сама планирует к нему уехать, благо они с чертом, оказывается, земляки. Странный получился крик души. Надо будет обсудить, когда вернусь. А пока я только поправил оделяло, сдвинул поплотнее шторы, за которыми лениво занимался серый подмерзший рассвет, и начал собираться на встречу с писателем.
- Ну и забрался этот твой Валерьев! - проорала в ухо трубка Пашкиным голосом, раздражающе-живым, как будто выспавшимся. Он позвонил в начале восьмого, этот неуловимый мститель. Разбудил. - Дальше вас, дальше даже, чем Старо-Недостроево. Лови адрес... - Погоди, - прохрипел я. - Сейчас бумажку... Ох-х... Давай! - Он, кстати, кто? - поинтересовался Пашка, когда закончил диктовать. - Писатель. - О! - произнес Пал Михалыч с неопределенной интонацией. - И в каком жанре? - Что-то среднее между Борхесом и Гаррисоном, но ближе к Воннегуту. Спросонок шутка вышла непонятной, пришлось пояснить. - Я имею в виду по алфавиту. - А-а... А тебе он зачем? - не унимался Пашка. Я объяснил. Пашка демонстрировал скептицизм. Да что он сможет добавить, твой писатель? Он же чай самаритянский не пил... Я возражал. Дался тебе этот чай! Думаешь, самаритянин заодно всех служащих ЦДЭ опоил, от администратора до простой уборщицы? Не в чае дело, понимаешь? А в чем? Не знаю. Пока не знаю... Пашка прикусил язык, но от скептического настроя не избавился. Ладно, сказал, проинформируй потом по результатам... А что ты там плел про первородный грех? - Вчера, - устало отмахнулся я. - Что вчера? - Поговорим об этом вчера! Мстительно бросил трубку и собрался было вновь отправиться на боковую, когда вдруг заметил на листке, куда записал писательский адрес, с обратной стороны странную надпись. 'Бурбон!' - прочел я и задумался...
Привычный каждому москвичу путь 'до метро, на метро, от метро' занял почти два часа. Всю дорогу меня сопровождали сограждане из породы тех, кто, по выражению Маришки, 'зря даром время не теряет' - серые, как утреннее небо, помятые и невыспавшиеся. Поддерживали монолитом плеч и спин, заботливо подпихивали в бок локтями, следили, чтобы не заснул стоя, не проехал дальше конечной. Добрался. Вывалился из автобуса и с сомнением оглядел тесную группку выросших средь чистого поля многоэтажек. Неподалеку щетинилось колючками ограждение закрытого правительственного аэропорта. Подумал: и вправду забрался писатель. Ну, если его не окажется дома!.. Но он оказался. Одетый в теплый домашний халат шахматной расцветки, но уже вполне бодрый, деятельный, даже выбритый. И ни капли не удивленный моим визитом. - Я в прошлый раз забыл представиться, - сказал. - Меня Игнатом зовут. - Уже в курсе. Меня - Александром. Игнат попятился, оставив на полу прихожей опустошенные тапочки. - У меня только одна пара, так что надевай. Или надевайте, если мы все еще на вы. Я сбросил куртку, влез в теплые тапочки и прошел вслед за босым хозяином на кухню. Тесноватое помещение с минимумом мебели. За окном с глухим низким гулом взлетали или садились самолеты, заглушая шум работающего холодильника. Часы на стене показывали неправдоподобное время, секундная стрелка нетерпеливо подпрыгивала на месте. Из трех растений, выставленных на подоконник, относительно жизнеспособным казался низенький кактус с седыми свалявшимися колючками. Вот она какая, типичная писательская кухня. Игнат развернулся от холодильника, выставляя на стол картонную коробку с помятой крышкой. - Хочешь торта? У меня вообще-то позавчера был день рождения. - А... - Каким же должен быть день рождения, после которого остаются нетронутыми три четверти такого роскошного торта? - Размышляешь, тактично ли будет спросить, сколько мне стукнуло? по-своему истолковал мое молчание Игнат. - Тактично... Двадцать восемь. - Поздравляю... - промямлил я, надеясь, что моя растерянность не бросается в глаза. На вид писателю, даже выбритому, трудно было дать меньше тридцати двух. - Чай, кофе? - осведомился хозяин. Я выбрал чай, воспользовавшись этой благоприятной возможностью, чтобы плавно перейти к интересующей меня теме. - Кстати, чай... - немного волнуясь, начал я. - Хотя он, скорее всего, тут ни при чем... Позавчера, после проповеди... ну, того собрания, на котором мы познакомились... В это время еще один самолет, начисто лишенный системы шумопонижения, стал заходить на посадку прямо над крышей писательского дома. Чтобы перекричать его, мне пришлось повысить голос. Это прибавило мне уверенности... Этот 'обреченный на память', этот уникум, способный, если не врет, процитировать целиком
