что здесь прошли волк и собака. Сказал бы и пожал плечами: волк и собака вместе? Небывало.
Но след все-таки существовал. Свежий след.
Покинув свое уютное логово на опушке смешанного и потому очень густого леса, Самур и Монашка решили наконец спуститься ниже. В последние дни охота в этом районе не удавалась, слишком много зверья перекочевало на южные склоны, в более теплый и обильный буковый лес.
Монашка шла впереди Самура. Ее озабоченная и хитрая мордашка беспокойно вертелась из стороны в сторону. Голод гнал вперед. Самур в новехонькой черно-белой шубе, такой свежей и чистой, словно только что со склада, где ее бережно хранили все лето в прохладном чехле, вышагивал рядом, сохраняя на морде выражение спокойствия и уверенности. Чувство голода он подавлял стоически.
Внезапный скачок волчицы в сторону заставил его остановиться. Нюх у нее был отменный. Самур помчался за ней, но не так скоро, чтобы догнать: он проминал брюхом нетвердый снежный наст, тогда как волчица словно летела на крыльях.
Она привела его в ущелье. Здесь царил невообразимый хаос. Снежные комья, черные камни, целые деревья, переломанные, как спички, загромождали устье. Лавина только что упала. Воздух вокруг был насыщен блестками снега и какой-то неизъяснимой тревогой.
Монашка бегала из стороны в сторону, старательно обнюхивая спрессованные глыбы снега. В одном месте она остановилась и быстро-быстро начала скрести отвердевший сугроб. Вскоре из развороченной глыбы проглянул клок белесой шерсти, и только тогда Самур почуял запах тура. Обрадованный, он тоже принялся отрывать находку так быстро, как только позволяли силы. Монашка клацала зубами, прицеливаясь, где ловчее ухватить козла.
Они оттащили задавленное животное в сторону и стали рвать еще не замерзшее мясо, урча от нетерпения и жадности. Три зимы назад волчица усвоила от своих родителей одну непреложную истину: иди туда, где прогремела лавина. Чаще всего при обвалах гибнут туры; они сами нередко и вызывают эти обвалы. Отрыть погибшего козла всегда легче, чем взять его живьем.
Когда пиршество закончилось, от тура мало что осталось. Но Монашка не пожелала уходить из этого ущелья. Она нашла снег помягче, отоптала его и легла, свернувшись калачиком. Самур посидел рядом, позевал, равнодушно поглядывая, как очищают вороны кости тура, тоже лег и скоро уснул, не ведая забот и тревог. Сытый желудок принес успокоение.
Волчица проснулась первой. Потянулась, наклонила морду, хитро посмотрела на Самура и, разбежавшись, толкнула его грудью. Он ошалело вскочил; тогда волчица пружинисто вытянула передние лапы и прижала морду к земле. Ей хотелось поиграть, попрыгать, и она приглашала его. Самур оскалился, прыгнул. Они забавно побегали по каменистой площадке, пожевали хрусткого, перемороженного снега. Еще раз осмотрели добела очищенные кости тура и только тогда деловито побежали вниз по ущелью.
Оно привело их на широкое мелкогорье. Покатые горки щетинились голым дубом, на кустах шиповника и лещины лежали толстые краюхи застаревшего снега. Под ними чернели уютные и таинственные проходы.
Самур обогнал Монашку и повел ее поперек склона, уходившего к реке. Так ходят охотники, чтобы пересечь звериные тропинки к водопою.
Вскоре они напали на кабанью тропу. Монашка заскулила: хотелось мяса. Не дожидаясь согласия Шестипалого, она пошла за кабанами вниз, повизгивая от нетерпения. Тропа привела в низкую ольховую заросль с кочками. Снег скрывал неровности почвы, лапы проваливались, скользили. Самур громадными прыжками обошел волчицу и сделал круг возле зарослей. Оттуда раздалось сердитое хрюканье, стадо поднялось и пошло прямо на Монашку. Черно-желтый секач, тяжело переваливаясь, смело ринулся в атаку. Волчица отпрыгнула, кабан мотнул головой, чтоб ударить сбоку клыками, но промахнулся и упал. Она успела рвануть его за ногу, секач взвизгнул и с поразительной быстротой опять бросился на волчицу.
Стадо бежало, оставив вожака сражаться с волчицей.
Самур только и ждал этого момента. Нацелившись на отстающего поросенка, он грузно свалился сверху, подмял его и начал рвать. Остальные кабаны даже не оглянулись. Тем временем Монашка ловко уводила секача в сторону, отпрыгивая и нападая. Снег окрасился кровью, а когда Самур потащил свою добычу в лес, она изловчилась, царапнула задыхающегося от ненависти вожака за лапу и легко поскакала на подъем. Мстительный кабан не отставал. Рыча и хрюкая, оставляя пятна крови, он бежал за ней до тех пор, пока на пути их не выросла гряда крупных скал. Монашка прыгнула наверх и, остановившись на самом краешке отвесной скалы, защелкала зубами, подразнивая разъяренного зверя. Кабан брызгал розовой слюной, царапал камень клыками, рычал и тяжело, загнанно дышал внизу. А она, довольная проделкой и успешной охотой, отправилась искать Самура.
Он ждал ее в уютном уголке под кустами, придавленными снегом. Поросенок лежал нетронутый.
3
Волчица облизнулась, предвкушая славный обед, но тут носа ее коснулся легкий, крайне неприятный запах, и шерсть на загривке чуть-чуть поднялась. Настроение вмиг изменилось. Самур тоже вскочил. Этот запах встревожил и его. Близко ходила стая Прилизанного. Степные волки напали на их след еще высоко в горах и пошли за ними, но, спустившись, внезапно встретились с оленем и позволили отвлечь себя от мстительной гонки за Самуром, чтобы подкормиться.
Погоня за оленем оказалась недолгой, волки во главе с Прилизанным загнали жертву на речной лед. Олень поскользнулся, упал, и все было кончено. Стая пировала, а потом опять отыскала ненавистный след и пошла за Самуром и его подругой.
Но на сытый желудок не хотелось ввязываться в драку. Поэтому они залегли неподалеку от места своей трапезы, чтобы выспаться и доесть оставшуюся половину от оленя. Овчар от них не уйдет.
Самур и Монашка топтались на месте, ожидая нападения и не решаясь начать первыми. Они понимали, что уходить бесполезно, волки уже не отстанут. Самур тихо рычал. Он предвидел тяжелую битву.
Завечерело. Пасмурное небо стало быстро темнеть. Они сделали один круг вблизи своего временного логова, где остался нетронутый обед, потом пошли по широкому кругу, изучая местность. Преследователи залегли в чащобе ольховника недалеко от реки. По запаху Самур определил, что их много. Но это не поубавило в нем храбрости. Схватка будет, избежать ее нельзя.
Разведка вывела настороженную пару к приречным кустам. И тут Самур увидел людей. Три человека. Три лошади.
Люди приехали в седлах, спешились в виду разорванного оленя, привязали коней и стояли, тихо переговариваясь между собой. Порыв ветра принес до боли знакомый запах. Самур вскочил, отбежал, снова вернулся, он вздергивал морду, нюхал и страшно волновался. Монашка не отходила от него ни на шаг, все время, будто нечаянно, терлась боком, тыкалась холодным носом в шею овчару, то и дело напоминала о себе.
На той стороне реки стоял Егор Иванович Молчанов и его друзья-лесники.
Самур, по врожденной склонности к добру, уже забыл обиду, но зато он прекрасно помнил ласковые руки хозяина, его голос, проникающий в душу, его взгляд, который нельзя долго выносить от переполнявшего собаку таинственного счастья дружбы и доверия. Не будь рядом волчицы, он бросился бы к людям, чтобы упасть у ног хозяина и уже не отходить от него. Монашка, почувствовав неладное, вертелась перед Самуром, отбегала, звала его назад и рычала, напоминая об угрозе, нависшей над ними. И она победила. Постепенно Самур успокоился, но не ушел, а лег и внимательно стал разглядывать из кустов, что делают эти близкие и далекие ему люди, его хозяин.
Их разделяло расстояние метров в двести. Стояли поздние сумерки, люди переговаривались, но голос их сюда не долетал, да если бы к долетел он, что понял бы Самур из сказанного?
А говорили они вот о чем.
- Это работа степной стаи, они в урочище уже трех оленей порвали, сказал один.
- Больше десятка собралось. Самая крупная орава из всех, что приходили в горы, - согласился Молчанов.
- Что будем делать? - спросил третий. - Может, сесть в засаду, перестрелять?
- Ночью ты много настреляешь, - критически заметил первый.
Молчанов потрогал усы, подумал и спросил:
- Сколько у тебя капканов, Матвей?
- Семь. Если ты хочешь ставить, тогда придется перенести тушу на берег. Где на льду упрячешь?
Егор Иванович задумчиво смотрел на речку. Она разливалась в этом месте широко и оттого мельчала. А
