случай товарищ, что привез ее из Гамбурга.
Нет, дело, конечно, не в избытке радости. Уж как-нибудь она справится! Каждый бы день такое. Нет, она звонила сейчас незнакомому другу не затем, чтобы сказать, как она сегодня счастлива. Ей ли не знать, какое значение придавала партия этому свиданию! И сейчас она выполняла задание, которое лишь чисто случайно переплелось с ее личной жизнью. Относиться к этому иначе она себе не позволяла.
Лишь только в сердце своем они будут в те короткие минуты встречи мужем и женой, в улыбке, в глазах. И, конечно, в глазах тюремщиков, которые позволят им говорить только о семейных делах. Не это главное, не это. Товарищ Роза идет связной к товарищу Эрнсту. И сейчас она узнает, что должна передать ему под видом семейной беседы. Она не жалеет, что даже в такой час им нельзя говорить о себе. Именно в такой час! Потому что нет для Эрнста ничего важнее тех слов, которые она должна будет скрытно ему передать. И если есть у них надежда хоть когда-нибудь быть снова вместе, то и она зиждется на этих словах.
О чем ей было сожалеть, даже просто раздумывать, если дело Тельмана давно стало для нее неотделимой частью его существа. А значит, и ее тоже. Как редко, в сущности, они были вдвоем. Эрнста всегда окружали люди. Сколько она помнит, в квартире постоянно кто-нибудь был. Приходили перед собраниями, митингами, маевками и уж, конечно, после, чтобы подвести итоги. Да и сами они сблизились на митинге. Она даже не помнит, на каком. Но сам Эрнст - она словно увидела его тогда впервые, хотя они работали вместе, в одной прачечной - ей хорошо запомнился, на всю жизнь. Потом она привыкла к его ораторской манере, а тогда была поражена. Как непривычно просто, как удивительно просто он говорил. Словно ножом вспарывал нутро вещей. Он не убеждал, не доказывал, он открывал людям глаза. Нет, даже не открывал, ибо глаза людей и без того раскрыты. Он заставлял людей видеть. Он делал это так, что проблемы, на которые он обращал внимание, казались простыми и ясными. В тот самый первый раз он призывал рабочих объединиться в профсоюзы, которые будут стоять на страже их интересов. О чем еще мог говорить молодой профсоюзный руководитель, как не об этом? И казалось удивительным, как это еще находятся рабочие, которые не идут в профсоюз. Но, честно говоря, она не очень-то прислушивалась к его словам. Ей просто нравилось смотреть на этого тощего паренька с такой удивительно доброй улыбкой.
Наверно, тогда она в него и влюбилась. А поженились они за несколько часов до его ухода в действующую армию. И молодая фрау Роза Тельман, урожденная Кох, пережила первую большую разлуку. Да, именно тогда она и научилась ждать. И еще как ждать!
За все два года ее Эрнст не получил ни одного отпуска. Все солдаты, кого пощадила пуля, хоть ненадолго при езжали домой. Лишь худощавого усатого артиллериста не отпускали. В наказание за антивоенную агитацию его после очередного госпиталя сразу же бросали в окопы. Он не перевоспитался, но ведь и не погиб! Может быть, и теперь он сумеет обмануть смерть, этот упрямый, упрямый Тельман? Сегодня это казалось ей очень возможным.
Да, недолго, очень недолго были они вдвоем. Даже их маленькая квартирка - они жили тогда на Симзенштрассе - им не принадлежала. Сразу же после войны, после Ноябрьской революции, она превратилась в партийный центр, в настоящий военный штаб.
Каждый, кто хотел, мог в любое время дня и ночи прийти на Симзен, привести с собой друзей. И постоянно гостили у них приезжие, иногда по месяцам. И все же она готова была со всем мириться, лишь бы он сам почаще бывал с ней. Но он привел в свой Гамбург революцию, и этим все было сказано. Он постоянно задерживался на собраниях, а когда возвращался, его ждали товарищи. Потом, далеко за полночь, сидел, подперев ладонью щеку, за книгами.
Однажды она не выдержала. Дала себе волю, что называется, на полную катушку. Потом выревелась. Один раз за все эти суматошные дни, бессонные ночи и за два года империалистической войны. Ни слова не говоря, он дал ей выплакать все до капельки, до последней слезинки. И когда, уже облегченная, она успокоилась и могла только всхлипывать, он сказал ей те самые слова. Спокойно, как всегда просто, с улыбкой, и она запомнила их на всю жизнь: 'Роза! - сказал он, привлекая ее к себе. - Ты же знаешь, как я тебя люблю. Никакая другая женщина мне не нужна. Если же я иногда поздно возвращаюсь домой, значит, так надо. У меня есть партийные дела, их я никогда не оставлю. Ты же недовольна. Остается только одно: если ты меня очень любишь, твое сердце подскажет, какой путь избрать, чтобы наши интересы были общими'.
Чего проще, кажется, а вот запомнилось. Он заставил ее взглянуть на все его глазами, и она поняла, что выбора для нее нет. Ах, не так это было легко, как кажется теперь, спустя много лет. Она не спала и всю ночь шмыгала носом. Но и он тоже не спал, хоть и делал вид, что спит крепко.
Не таким уж он оказался железным в этих делах. И ему было не слишком спокойно на душе, не очень-то безмятежно. И той ясности, с какой он сказал ей те самые, навсегда запомнившиеся слова, не было в его сердце в ту ночь. Но что другого выхода нет и быть не может, она поняла. И была благодарна ему за то, что он тоже не спал, что не было в глубине его сердца той простоты и ясности, которые всегда звучали в его речах.
Утром поднялась опухшая, невыспавшаяся и, пряча улыбку, проворчала: 'Может быть, ты скажешь мне, что я должна делать? - И тут же, счастливо смеясь, кинулась к нему на грудь. - Я на все готова, только бы нам быть вместе!' И видела, что у него прямо гора с плеч свалилась, так он обрадовался. Но сказал в привычной своей манере: 'Ну вот и хорошо!' словно убедил в деловом споре, а затем добавил: 'Участвуй в наших делах, живи нашими интересами'. И слова эти были выстраданы, рождены несокрушимой уверенностью.
И так было всегда...
Она вспомнила ту страшную зиму двадцатого года, когда им пришлось особенно тяжело. Курс доллара поднялся до нескольких миллионов марок. Зарплату выдавали ежедневно, и люди спешили хоть что-нибудь купить на нее, пока не установился новый курс. За ночь деньги обесценивались еще больше. В этом неустойчивом, лихорадочном мире у них не было даже такой призрачной опоры, как ежедневная скачущая зарплата. Только пособие по безработице. На него нельзя было купить даже угля для отопления. Она сидела, укачивая маленькую Ирму, в холодной кухне, где тусклый синеватый огонь газового рожка угрюмо и бессмысленно боролся с холодом и темнотой. Завернутая в теплое одеяльце, Ирма, может быть, одна во всем Гамбурге, не чувствовала, как неумолимо набирает бег чертово колесо, выбрасывающее из жизни тысячи и тысячи оглушенных, изверившихся людей.
Но и до маленькой Ирмы докатывался приглушенный рокот за туманным кухонным окном, рокот тревоги и неуверенности. Мучительно искажая в крике мокрый ротик, она вдруг заливалась слезами и долго не могла потом успокоиться. Может быть, ей просто не хватало молока или же с материнским молоком и в нее вливалась внезапная горечь.
Эрнст ходил по кухне, стиснув кулаки. От плиты к двери, от двери к столику с облупившейся краской. За окном задувал норд-ост, скрипели под ногами расшатанные половицы. Даже он не находил выхода. Мир раскололся на тысячи кусков и катился в пропасть. Эрнст, конечно, понимал, какие силы управляют этой внешне хаотической катастрофой. Но глобальные схемы политэкономии не могли подсказать ему, где достать хлеб, уголь и деньги на квартплату. 'Так дальше жить невозможно, Роза! - сказал он, прислонившись к дверной притолоке. Она испугалась. Если даже он отчаялся, то выхода действительно нет и надеяться не на что. - Да, так больше продолжаться не может. Все должно измениться! Сейчас миллионы детей мерзнут так же, как наша Ирма и ты. У многих портовиков давно нет работы! Надо бороться, Роза, за лучшую жизнь!' Это она уже слышала, конечно, не один раз. Тельман оставался верен себе. И ей стало легче оттого, что среди мрака и холода умирающего мира было хоть какое-то постоянство. Слова Тельмана, как всегда, были предельно просты. Но сколько силы должно было быть в человеке, чтобы все еще верить. И поддерживать веру в других. Она-то уж, во всяком случае, ему верила. В их квартирке по-прежнему толпился народ. Иногда кто-нибудь приносил с собой пакет угля или несколько поленьев. Становилось теплее. Веселое пламя уютно гудело за раскаленной дверцей печи...
- У аппарата, - деловито отозвался на другом конце провода незнакомый голос.
- Добрый день. Говорит Мария. - Роза инстинктивно огляделась, но ничего подозрительного не заметила.
- Здравствуй, Мария. Очень хорошо, что наконец позвонила. А то ты совсем нас забыла.
- Была занята. Сверхурочная работа. Теперь вот немного освободилась. У меня завтра свободный день.
