- Доброе утро, мосье. Как всегда?
- Доброе утро. - Герберт облокотился на стойку. - И немного сыру, пожалуйста.
- Есть отличнейший бри и совершенно восхитительный пон л'эвек. Такого вам даже у Максима не подадут. Очень рекомендую вам пон л'эвек.
- Хорошо, - кивнул Герберт и огляделся.
За одним из столиков расположилась компания таксистов. Они плотно закусывали и весело пили красное вино, по виду - бордо. Наверно, хорошо поработали ночью. У окна сидел чистенький старичок, перед ним недопитый стакан молока. За соседним столиком худощавый юноша сонно глядел на рюмку с абсентом. Больше никого в зале не было.
Герберт взял кружку и сел за пустой стол против входа. Через минуту мосье Поль поставил перед ним ветчину, сыр и аккуратно разрезанную свежую булку.
Загремела занавесь, и в бистро вошел высокий темноволосый человек в двубортном, несколько отстающем от моды коричневом костюме.
- Могу ли я получить здесь холодный ростбиф и пиво? - спросил он, тщательно выстраивая, скорее даже подгоняя друг к другу слова.
- Разумеется, мосье. С горошком?
- О, да. Если это возможно, с горошком.
По акценту Герберт сразу распознал в посетителе немца. Не хватало только, чтобы он сел за мой столик, подумал Герберт. Но так оно и случилось. Соотечественник принял свою кружку и, осмотревшись, не очень уверенно направился к Герберту.
- Разрешите, мосье? - он выжидательно склонил голову набок, но кружку на стол не поставил.
- Прошу, - пожал плечами Герберт.
- Надеюсь, я вас не стесню? Просто я вижу, что вы тоже пьете пиво...
И это достаточное основание, чтобы подсесть? - насторожился Герберт. Кругом же полно свободных мест. Или он распознает немцев по пиву? Французы тоже весьма охотно пьют его, хотя и не в таких количествах...
- Вы немец? - напрямик спросил Герберт.
- Да. К сожалению.
- Почему - к сожалению?
- Сегодня быть немцем не очень, как бы это точно сказать, лестно...
Ого! Какая прыть!
- Не совсем понимаю вас.
- Я имею в виду мою бедную родину. Но об этом не очень приятно говорить. А вы парижанин?
- Нет. Я из Цюриха. Коммивояжер, - на всякий случай сказал Герберт, ибо далеко не был уверен, что говорит по-французски, как настоящий парижанин.
- О, Швейцария - очень благополучная страна. Наверно, вы поэтому и плохо представляете себе, что делается у нас в Германии.
Опять Германия. Прямо за горло берет.
- Почему же плохо? - зло прищурился Герберт. - Очень даже хорошо. Мы знаем о концлагерях, погромах, расстрелах без суда и следствия, знаем, как отрубают головы топором и сжигают на площадях книги. Все знаем.
- Да. Именно так все происходит. Но есть и еще многое, о чем знаем только мы, немцы, а иностранцы не догадываются. Или просто, не верят, когда им рассказывают.
- Что же именно?
- О, это можно понять только там, на месте, - незнакомец явно отвечал охотнее, чем спрашивал. - Постоянный страх. Какое-то, знаете ли, отвращение ко всему, и в том числе лично к себе. Все кажется бессмысленным. Нельзя же все время подавлять себя. Постепенно перестаешь уважать в себе личность. Только активный борец может чувствовать себя человеком. Все остальные - развращены. И те, кто поддерживает режим, и те, кто тайно его ругает, но не ударяет пальцем о палец. Понимаете? И я такой.
- Какой? Одобряете или поносите?
- Нет, я не одобряю. Я ненавижу нацизм. Точнее, я очень его не люблю.
- Вы эмигрант?
- Нет. Я в Париже по делу.
- Тогда вы слишком рискованно вступаете в откровенный разговор с неизвестным человеком. Это может повредить вам.
- Чем? - грустно улыбнулся незнакомец.
- Гестапо карает не только активных борцов. Оно, видимо, не любит и тех, кто не любит его. Это же естественно. Не правда ли?
- Но вы же не из гестапо?
Я-то нет, про себя усмехнулся Герберт. А вы, господин?
- Ничего нельзя знать заранее, - он многозначительно хмыкнул.
- Отчего же? - незнакомец все еще улыбался, но глаза его были очень невеселые, усталые какие-то глаза. - Предвидеть можно многое... Я случайно зашел в эту случайно подвернувшуюся мне таверну, а вы уже сидели здесь, и маловероятно, что вы ожидали меня.
- Логично. Но тогда получается, что вы вошли вслед за мной, сели именно за мой столик и завели такой серьезный разговор. Разве не так?
- Да?! - он казался искренне удивленным. - Я как-то не подумал...
- Или опять же вернемся ко мне. - Герберт медленно выцедил пиво и отрезал ломтик сыру. Пон л'эвек и впрямь оказался превосходным. Такого он никогда не ел. - Вы вот сказали, что я вряд ли мог ожидать вас. А что если я ждал не лично вас, а таких, как вы, - не обижайтесь, это только пример болтунов?
- Да, плохо мое дело, - незнакомец поднял кружку, приветливо кивнув собеседнику, и жадно отпил добрую половину. - Одно утешение: что мы не успели обменяться визитными карточками. Надеюсь, что мы никогда больше не встретимся. По крайней мере в Германии.
- Я тоже, - Герберт поднялся. - Геренгросс. Коммивояжер из Цюриха. Торгую, - он усмехнулся, - хронометрами.
- Фон Хорст, - помедлив какое-то мгновение, представился незнакомец. - Изучаю звезды. И далеко не уверен, что не торгую своей совестью.
Вот как? Легко проверить, слишком громкое имя. Кажется, нобелевский лауреат...
- Зачем вы это мне говорите?
- Не знаю... Париж кружит голову. Мне страшно возвращаться домой, герр Геренгросс. Очень тоскливо... Я завидую им, - он кивнул на таксистов, которые затеяли игру в домино, - вам и вообще всем, кому не надо возвращаться туда. Мне почему-то кажется, что больше мне сюда не приехать.
- Но почему вы тогда... - Герберт не договорил. Что-то мешало ему продолжить разговор. Возможно, он утратил настороженность и поверил всему, что сказал ему о себе этот человек.
- Вас интересует, почему я возвращаюсь? - понял он Недосказанный вопрос. - Все очень просто. Семья... И, знаете ли, дело даже не в том, что на моих близких могут быть обрушены репрессии. Мне будет тяжела и сама разлука. Долгая разлука. Я люблю свою жену.
- Вы сказали, долгая разлука?
- Да, долгая, - Хорст тоже встал, но тут же опять сел. - Нет, я не пойду вслед за вами, герр Геренгросс, - усмехнулся он. - А то вы плохо обо мне подумаете... Долгая разлука. Очень долгая. Фашизм - это надолго.
- Почему вы так думаете?
- Мы получили то, что хотели, герр Геренгросс. Германия хотела Гитлера, и он пришел. Это надолго.
- Прощайте, профессор, - кивнул Герберт и, подойдя к стойке, положил монету в сто су.
Получив сдачу, он еще раз поклонился и вышел на улицу.
Профессор молча поднял кружку и наклонил голову.
