Черт возьми, при своей известности ты мог бы получить любую работу, какую захочешь.
— Я же говорю тебе, что получил работу, какую хотел.
— Ладно, Бен, увидимся во время процесса, а после его окончания я съезжу навестить тебя. Думаю, что можно будет сделать материал для воскресного выпуска.
— После процесса было бы гораздо лучше, — сказал Нортон. Выглянув в окно, он увидел, что из здания суда вышел судья Харпер и быстро идет через площадь.
— Билл, я вынужден положить трубку. У меня встреча с человеком, которого нельзя заставлять дожидаться.
— Что-нибудь любопытное?
— Пока не знаю. Это судья Харпер, местная политическая сила. Насколько я помню, он всегда был чем-то вроде милостивого диктатора. Думаю, что он хочет заполнить мною свободное место в комитете демократической партии округа Вене. Чего мне не особенно хочется, потому что я не уверен, что остался демократом. Скорее представляю из себя что-то вроде анархиста. Как бы там ни было, он уже поднимается по лестнице, и я кончаю разговор.
— Увидимся на процессе, — сказал репортер. — Пока. Нортон положил трубку, вздохнул и пошел открыть дверь судье Харперу.
— Здравствуйте, судья.
— Доброе утро, Бен. Выглядишь ты хорошо.
— Вы тоже.
Нортон не льстил. Судья был высоким, сухопарым, седовласым, за тридцать с лишним лет, что Нортон знал его, он не прибавил в весе ни фунта.
— А как твоя милая жена?
— Прекрасно, судья. Она шлет вам привет.
Они сели, и Нортон молча ждал, пока судья раскурит трубку. Ему нравился этот старик. Можно было сказать, что, помимо всего прочего, он реакционер и расист, но ему была присуща некая чистота и он был беззлобным. Сын его, погибший в 1965 году во Вьетнаме, был лучшим другом Нортона.
— Вот что, Бен, — сказал судья, когда трубка задымила. — Кажется, на будущей неделе ты едешь в Вашингтон на процесс?
— Да.
— Как думаешь, долго продлится суд?
— Говорят, что может затянуться на два месяца, — сказал Нортон. — Я надеюсь вернуться раньше.
— Но ты главный свидетель обвинения, так ведь?
— Видимо, да. Это — сложное дело.
— Чем, по-твоему, оно кончится? Это допустимый вопрос?
— Допустимый, — сказал Нортон. — Только я не знаю, как на него ответить. По-моему, исход суда предсказать невозможно. На скамье подсудимых три заговорщика-сообщника: Эд Мерфи, Ник Гальяно и Уитни Стоун. Обвинение представлено мною, Кифнером и еще несколькими свидетелями, поэтому дело основано на косвенных уликах. Наличие заговора всегда трудно поддается доказательству. Ник Гальяно — он уже сознался в непредумышленном убийстве, терять ему почти нечего — утверждает, что во всем повинны они с Риддлом. А Эд Мерфи и Уитни Стоун все отрицают. Исход дела будет зависеть от того, кому поверят присяжные.
— Обвиняемые не могут перессориться? — спросил судья.
— Это вполне возможно. Насколько я понимаю, Уит Стоун — джокер в этой колоде. По-моему, Мерфи и Гальяно готовы пойти в тюрьму, чтобы выгородить Уитмора, — разумеется, рассчитывая на помилование, но если Уит Стоун поймет, что ему грозит тюрьма, то немедленно заключит сделку с обвинением.
— Президент, должно быть, с интересом будет следить за ходом суда, — сказал Харпер.
— Оправдание было бы ему очень на руку. В сущности, он прекрасно выдержал кризис, приняв во внимание все. Газеты очень снисходительно отнеслись к его связи с Донной. И поддержка миссис Уитмор очень помогла ему. Никаких свидетельств, что он знал об укрывательстве, нет. Может, и знал, но доказать это невозможно. Пока он виновен только в том, что завел любовную интрижку и слишком доверял кое-кому из друзей. Кампания об импичменте так и не началась. А если Эд Мерфи будет оправдан, многие сочтут это свидетельством того, что Уитмор не знал о происходящем.
— Но он пострадал как политик, — сказал судья.
— Это уж наверняка. Может быть, два года спустя он не выдвинет свою кандидатуру на второй срок. Но если это будут годы мира и процветания, он окажется в хорошей форме.
— Бен, ты, кажется, совершенно не испытываешь злобы.
— Я хотел добиться только честного расследования убийства Донны и добился. Уитмор, мне кажется, об укрывательстве знал, но доказать это нельзя. Я дал показания перед большим жюри и в комитете конгресса, повторю их на суде, и на этом конец. Теперь я только провинциальный адвокат.
Судья улыбнулся.
— При всенациональной известности, мой мальчик.
Нортон пожал плечами.
— Люди забывчивы.
— Только если позволяешь им забывать, — сказал судья. — Собственно говоря, Бен, я сегодня хотел обсудить с тобой одно политическое дело.
Нортон молча кивнул. Решил не спорить; если судья станет настаивать, он войдет в этот комитет. Занят у него будет лишь один вечер в месяц, а собрания бывают потешнее любой телепередачи.
— Боюсь, начать придется со скверных новостей, — сказал судья Харпер. — Джон Флэгг очень болен. Я разговаривал с ним вчера. Переизбрать его в этом году нет никакой возможности.
— Жаль, — сказал Нортон. — Хороший был конгрессмен.
— Да, конечно, — сказал судья. — Но теперь те из нас, кому небезразличны партийные дела, должны подыскать кандидата ему на смену.
Нортон рассмеялся.
— Судья, когда я последний раз выглядывал в окно, на ступенях здания суда стояло трое или четверо молодых юристов, полагаю, любой из них согласится баллотироваться. И кое-кто окажется неплох.
— Неплох — этого нам мало, Бен. Нам нужен человек, который будет служить в Вашингтоне безупречно, добьется превосходства и, возможно, при удобном случае станет сенатором. Кажется, я знаю, кто нам нужен. Единственная задача — убедить его, потому что иногда он бывает упрям.
— Не сомневаюсь, что убедите, — сказал Нортон. — Кто же этот счастливчик?
— Ты.
— Что? — Нортон чуть не свалился со стула.
— Можешь не давать сейчас ответа, Бен.
— Я потрясен, судья. Я не кандидат даже в собаколовы, тем более в конгресс. И не так уж хорошо известен. Вернулся я меньше года назад.
— Ерунда. Ты один из самых известных людей в этой части штата. Многие помнят тебя еще школьником, и, конечно, недавняя слава напомнила им о твоем существовании. У меня нет ни малейшего сомнения, что тебя выдвинут и изберут. Вот только беспокоюсь, не будешь ли ты упрямиться.
— Может, и буду, судья. Мне нравится дома. Темп здесь помедленнее, чем в Вашингтоне, но жизнь хорошая. Вашингтон мне что-то не по душе.
— Это понятно, — сказал старик. — Но мы говорим о твоем возвращении туда в качестве конгрессмена. Независимого человека. И трудно предсказать, куда может привести эта дорога. Ты баловень судьбы, Бен.
Нортон в нерешительности покачал головой.
— Я поговорю с Энни, — сказал он. — И завтра дам ответ. Полчаса спустя Нортон вышел из своей конторы и стал огибать площадь. Миновал Национальный фермерско-торговый банк округа Вене, где лежала закладная на его новый дом, кафе «Белый дворец», где обедал за доллар двадцать пять центов с другими юристами, когда не ходил обедать домой, аптеку дока Хейса, одно из немногих оставшихся в мире мест, где можно было получить настоящее солодовое молоко, миновал заколоченный досками кинотеатр «Риальто»,
