– Это будет честью для меня, – отвечаю я, глубоко тронутая и польщенная. Мою душу переполняет радость, когда этот великий ученый говорит со мной с такой лаской и пониманием. – Как же мне вам писать? На английском, на латыни или на греческом?
– На всех трех языках! – смеется он. – Но мы еще обсудим это с доктором Айлмером. Я буду с нетерпением ждать ваших писем. За границей у меня есть ученые и образованные друзья, которые будут изумлены, узнав о ваших успехах. Вы – образец для подражания. Но кажется, прибыли ваши родители. Я передам им, как хорошо вы меня занимали. Может быть, тогда они хоть ненадолго умерят свою суровость.
Я улыбаюсь, впервые за долгое время чувствуя себя счастливой.
Господин Эшем сдержал свое слово. С одобрения моих родителей и с помощью доктора Айлмера и доктора Хардинга, которого повысили до домашнего капеллана, он установил переписку, благодаря которой мне выпала великая честь познакомиться с лучшими умами нашего века. Теперь письма идут из Брэдгейта в Брюссель и Швейцарию, где такие авторитеты, как знаменитый Генрих Буллингер,[16] заявляют о чести писать обыкновенной девочке. Они льстят мне похвалами, заставляющими меня краснеть, называя меня светилом и украшением протестантизма! Я говорю себе, что это просто фигуры речи, но втайне наслаждаюсь. С другой стороны, их похвалы укрепляют во мне стремление стать более ревностной христианкой, истинной протестанткой. Я ни в коем случае не достойна таких восхвалений, но я ведь могу стремиться к тому, чтобы быть их достойной.
Они посылают мне для чтения трактаты, которые мы затем обсуждаем в наших письмах. Я попросила помощи в изучении древнееврейского, потому что хочу читать Ветхий Завет в оригинале. И в моем общении с этими достойными мужами я стремлюсь держаться скромно и незаметно, всегда благодаря Господа за мою эрудицию. Подобно тому как я признаю веру даром Божьим, таким же даром я признаю и мою невеликую ученость.
С течением месяцев ко мне приходит уверенность в себе и понимание. Айлмер говорит, что заметил во мне перемену. По его словам, мне многое дает переписка с этими учеными мужами. По его подсказке – и, без сомнения, с видом на мое будущее – он просит Генриха Буллингера прислать мне копию трактата о семейной жизни, с тем чтобы я перевела его с латыни на греческий. Пока я пишу, доктор Айлмер заглядывает мне через плечо:
– Джейн, я думаю, что едва ли кто-либо из английской знати был так предан учению, как вы. У вас не только отличные переводы, вы во всех отношениях прекрасная рукодельница и музыкант. Если бы вы вышли замуж за короля, как надеются ваши друзья, то вы бы стали воистину выдающейся христианской королевой.
– Я не так совершенна, как вы думаете, доктор Айлмер, – протестую я. – Никто не способен быть совершенным.
– Ах, Джейн, – он улыбается, – единственный недостаток, который можно вам приписать, – это излишняя категоричность ваших суждений. Пожалуй, стоит иногда делать снисхождение к слабостям других или допускать, что не все люди могут с вами согласиться.
– Я не могу поступать иначе, чем диктует мне моя вера, – говорю я ему, неприятно пораженная его замечанием.
– Но тогда имейте в виду, что не все положения веры высечены в камне, – отвечает он. – Вы еще молоды, дитя мое, а молодые часто категоричны. Говорят, мудрость и умеренность приходят со временем. Однако, глядя на современный мир, я в этом сомневаюсь. Только запомните, что я сказал, и учитесь уравновешивать рвение милосердием.
– Прошу прощения за мои недостатки и постараюсь исправиться, – говорю я. – Я не хочу сердить вас или кого-либо другого, но моя жизнь нелегка. На самом деле я веду двойную жизнь. В одной я ученый корреспондент великих мужей, которые не по заслугам расхваливают меня. А в другой я зловредная и презренная дочь родителей с неоправданно завышенными ожиданиями, которые иногда невыносимо жестоки ко мне. – Я не могу сдержать слез. – Я живу в земной тюрьме и провожу свои дни так, словно уже мертва, тогда как вы, доктор Айлмер, вы живы и свободны.
Его лицо выражает неподдельное сочувствие.
– Я был несправедлив, – говорит он, качая головой. – У вас и без меня довольно тревог. Будем надеяться, что вскоре вы благополучно выйдете замуж. И тогда, несомненно, ваша жизнь станет гораздо счастливее.
– Боже, пусть будет так, – прошу я.
Я делаю реверанс, и король мне величаво кивает. Он, кажется, вырос и раздался в плечах, во всяком случае, держится он еще более важно. Позади него стоит сияющий граф Уорвик.
– Добро пожаловать в Оксфорд, кузина, – произносит король своим высоким голосом, который у него и не собирается ломаться, хотя ему, как мне, тринадцать лет.
Я отступаю назад, к родителям и сестре. Кэтрин впервые при дворе, и матушкин орлиный взгляд так и впивается в нее, пока она, в свою очередь, почтительно приветствует короля. Моя младшая сестра Мэри, которой уже пять лет, осталась дома с няней. Вряд ли родители когда-либо возьмут ее с собой ко двору.
Король обращается к батюшке:
– Надеюсь, ваша поездка была приятной, милорд.
– Мы хорошо доехали, ваше величество, благодарю вас. Я надеюсь, ваше величество довольны своими успехами.
– Вполне, милорд, – отвечает король. – Мы всюду обнаруживаем преданность, и мы рады видеть, что наши подданные в большинстве своем послушны нашим законам, касающимся веры.
– Его величество с нетерпением ожидает завтрашних состязаний, – вмешивается Уорвик.
– Я бы предпочел принимать участие, а не просто наблюдать за ними, – жалуется Эдуард, внезапно из короля превратившись в мальчика-подростка.
– Но ваше величество знает, что это было бы опрометчиво. Случись с вами, не дай бог, беда, ничто не помешало бы леди Марии занять престол и восстановить папскую веру.
Эдуард хмурится, снова превращаясь в короля, и вздыхает:
– Вы говорите истинную правду. Как бы мне хотелось изменить убеждения сестры. Но она так упряма.
Он вновь поворачивается к моим родителям:
– Мы надеемся, что вы присоединитесь к нам завтра на турнире.
– С удовольствием, ваше величество, – отвечает батюшка, поняв, что это знак окончания аудиенции, и пятится к дверям, низко кланяясь. Мы следуем за ним.
На следующее утро матушка буквально врывается ко мне в спальню:
– Джейн! Король желает, чтобы ты сидела рядом с ним на галерее над ареной, откуда он будет наблюдать за турниром. Прекрасные новости! Ты должна принарядиться, никаких убогих цветов вроде белого и черного! Миссис Эллен, будьте добры, золотой дамаск и рубиновую подвеску, что ей подарила королева Екатерина.
Я терпеливо жду, пока миссис Эллен приносит платье и начинает меня одевать, но под конец я осмеливаюсь возразить:
– Сударыня, королю нравится, когда женщины одеваются строго. Неужели он был бы недоволен, если бы я выбрала наряд поскромнее?
– Тьфу! Ты не можешь появиться при дворе закутанной, как монашка. Это мы уже обсуждали, и я не хочу больше ничего слышать. У меня гораздо более богатый придворный опыт, и я знаю, как должна выглядеть леди. Ну-ка стой смирно и не мешай миссис Эллен зашнуровывать корсаж.
Дальше я возражать не решаюсь.
Рыцари в блестящей броне и с перьями на шлемах во весь опор несутся навстречу друг другу с пиками наперевес. Пока они бьются на арене, обнесенной деревянным частоколом, толпа зрителей кричит до хрипоты. Мои пальцы крепко вцепились в перила галереи, где я сижу в обществе его величества и избранных вельмож.
