— Ты меня позвал, чтобы рассказать про здешнее изобилие зайцев? — спросил Граев.
— Вот-вот… — кивнул Мельничук. — Зайцев тут пруд пруди. И один из них — ты, Граев. Причем охота на тебя началась по полной программе.
— Я заметил.
— Не знаю уж, что ты там заметил… Но если сегодня ближе к вечеру подойдешь к любому стенду «Их разыскивает милиция», то сможешь полюбоваться на свой портрет. И почитать про свои приметы.
— Чем же я прогневил родную-то милицию?
— Двойное убийство. Жены и случайного свидетеля.
— А-а-а… Понятно. А вот если я сейчас возьму да и явлюсь с повинной? Да хоть бы тебе и здесь? Отдаюсь, мол, товарищ подполковник, в руки правосудия! Потому что, уверен, если в прошлом этого «случайного свидетеля» покопаться, — пять-шесть «мокрых» эпизодов точно отыщутся. Сдамся — и что тогда?
— Тогда, Граев, день, много два, я продержу тебя в своем ИВС. Дольше не смогу, отправишься в СИЗО. А поскольку мент ты всего лишь бывший, — сядешь там в общую камеру, на общих основаниях. Дальше рассказывать?
Граев мотнул головой. И без того ясно: шепнут кому надо, и в одну далеко не прекрасную ночь заточка воткнется Граеву в ухо, или в иное место, — нахождение в котором острых металлических предметов никак не совместимо с жизнью.
— Ты ведь недаром назначил это место для встречи… — задумчиво сказал Граев. — Что бы я понял, даже если не смогу прийти, откуда ветер дует… Правильно?
— Если ты такой понятливый, то отчего задаешь дурные вопросы?
— Я риторически. Можешь не отвечать. Так, дедуцирую…
— Ну-ну… Дедуцируй, Пуаро…
— Да уж почти закончил…
Дальнейший ход своих мыслей Граев не стал озвучивать, но картинка получилась примерно такая: тогда, год назад, в ходе следствия по делу об исчезновении, а затем и гибели Колыванова, Мельничук подвергся сильному давлению со стороны кого-то из высших чинов ГУВД. Надо понимать, сейчас, в деле Граева, все повторилось, в ход пошел все тот же рычаг давления, — и подполковник сделал соответствующие выводы.
Граев давно и хорошо знал Мельничука, и понимал: мочиться против ветра, тем более против ураганного, тот не станет. И без того, отправляясь на сегодняшнюю «охоту», рисковал слишком многим.
— Что предлагаешь? — спросил он у подполковника напрямую.
Мельничук вздохнул.
— Смываться тебе надо, Паша. И лучше бы за бугор. Смываться и ложиться на дно.
— И пролежать там, на дне, всю оставшуюся жизнь? Знаешь, кстати, загадочку: на дне лежит, усами шевелит?
— Сом? — предположил Мельничук без особого интереса.
Граев покачал головой.
— Рак?
— Не угадал.
— Тогда не знаю…
— Василий Иванович Чапаев. А с ним на пару, вместо Петьки, теперь Павел Иванович Граев. Без усов, правда.
— Люблю твое чувство юмора. Особенно в таких ситуациях… А усы отпусти — вроде ерунда, но зрительное восприятие лица меняют сильно… Хотя кому я рассказываю…
— Валера, я все понимаю: погода хорошая, мы год не виделись, отчего бы и не посидеть, не потрепаться. Анекдоты отчего бы не потравить… Но давай к делу, а?
Мельничук, тем не менее, к делу переходить не спешил… Сидел, задумчиво ковырял в зубах сорванной травинкой, вздыхал, поглядывал на собеседника, — как показалось Граеву, несколько оценивающе поглядывал. Граев решил облегчить подполковнику задачу, медленно заговорил сам:
— Ты прекрасно знаешь, что на дно, тем более за бугром, я не лягу. Документов нет, денег нет, чтобы
Мельничук удивился было, затем проследил направление граевского взгляда, хмыкнул… Охотничий костюм стал несколько тесноват подполковнику, располневшему за последние годы, одна пуговица расстегнулась, — и Граев углядел-таки между камуфляжем и тельняшкой уголок пластиковой папки- конверта.
…Папка содержала в себе несколько десятков — никак не больше сотни — листов. В руки Граеву отдать ее подполковник не спешил, и сквозь пластик можно было разглядеть лишь верхний лист: судя по внешнему виду, некий официальный документ, распечатанный на принтере.
— Примерно половина здесь, — пояснил Мельничук, — рукописные излияния одного молодого человека, ныне покойного. Полтора года назад на адрес Чайковского, дом тридцать,[2] пришел ба-а-альшой такой конверт, а в нем — ро?ман. Ну, сам знаешь, как оно бывает…
Граев кивнул. Знал. Самому чего только читать не доводилось: и про живущих за стенкой инопланетян, и про агентов «Моссад», подмешивающих в водку радиоактивные изотопы, и про вылезающих по ночам из-под кровати страшных русских фашистов… Однако даже такая ерунда вылеживает в архиве три года, прежде чем отправиться в бумагорезку.
— Но этот молодой человек, — продолжал подполковник, — от прочих романистов отличался-таки. Я сюда пару-тройку документиков положил, ознакомься, — суровый был вьюнош, можно сказать — отмороженный. По самые по уши отмороженный. И над ро?маном его поразмыслить стоит, причем именно тебе.
— А вторая половина?
— Там кое-что по литерному делу, над которым оэрбэшники из четвертого отдела полгода работали.
Он вновь замолчал.
Грев понял. Или ему показалось, что понял.
— Ты хочешь сказать, — медленно начал он, — что эту литерку прихлопнул тот же хрен в больших погонах, что и…
Мельничук перебил:
— Все, что я хотел сказать, — сказал. Гораздо больше, чем имел право сказать. Вопросов не надо. И намеков не надо.
Подполковник тяжело поднялся на ноги, проворчал, массируя бедро:
— Черт, сам не заметил, как отсидел… А бумажки эти… Ну, Граев, ты сам не маленький, чего уж объяснять…
— Прочитаю. Сожгу. Пепел размешаю в водке и выпью, — с каменным лицом пообещал Граев.
— Смешно. Ну, пойду я, пожалуй… Ты тут посиди еще минут десять, и выбирайся куда-нибудь туда… или туда… — Мельничук широким жестом очертил изрядный сектор от северо-запада до востока.
Граев тоже встал, пожал протянутую руку. Благодарить за принесенные материалы не стал, — не надо быть Вангой-провидицей, чтобы понять: у подполковника свой интерес, чем-то ему весьма мешает тот самый «хрен в больших погонах».
Мельничук вновь с хрустом вломился в заросли борщевика, и почти исчез в них, потом вдруг обернулся и сказал:
— Ты, Паша… Это… Постарайся живым остаться.
— Спасибо, Валера. Бог даст, свидимся.
Подполковник ушел, а Граев, выполняя его просьбу, не стал спешить — вновь уселся на траву, бегло просмотрел содержимое папки. И рукопись, и документы, — не в оригиналах, ксерокопии. Причем Мельничук
