– Отвести больного сеньора в комнату, куда мы поставили атласную кушетку? – попробовал догадаться он.
– Какую кушетку? Сеньор не болен, он не брит.
– Привести сюда Умберто? Он хорошо бреет.
– Хорошо? На прошлой неделе он порезал меня.
– Случайно. Он больше не будет.
– Не будет. В следующий раз он просто меня зарежет... Хорошо, веди его, и пусть прихватит свою бритву.
Между тем Разумовский полностью пришел в себя, обрел наконец осмысленное выражение и уже с интересом огляделся вокруг.
– Соня, что значит эта суматоха? – спросил он по-русски.
– Приехала хозяйка дома, в котором, как ты видишь, нет ни мебели, ни каких-либо съестных припасов. Сеньор Пабло любезно помогает мне, потому прошу и тебя проявить уважение, говорить на его языке.
– Но я плохо знаю испанский, – закапризничал тот, что совсем недавно был рабом на галере.
Теперь он стремительно набирал прежний снобизм, нисколько не поколебленный месяцами унижений.
Помявшись, он обратился к художнику:
– Вы говорите по-французски?
– Говорю.
Лицо Пабло перестало излучать доброжелательность. Он как будто сразу подобрался, словно ожидая подвоха. Что-то услышал в голосе Леонида или знает русский?
Но тут появились Мари и Анхела, стали накрывать на стол, а опять возникший в дверях Бенито без особых церемоний увлек Разумовского за собой.
– Аристократ, – сказала, как бы ни к кому не обращаясь, Соня.
– Но ведь вы тоже аристократка?
– О, с некоторых пор я поняла, что это слово вовсе не означает также верный, порядочный. И чуткий. Я поняла, есть люди плохие и хорошие, остальное – все то, что они сами и придумали.
– Наш падре не одобрил бы вашего вольнодумия, – усмехнулся Пабло.
– Вольнодумия? – изумилась Соня. – А мне казалось, что я всего лишь делюсь с вами результатами своего во многом печального опыта.
– Трудно вам придется, – пробормотал Риччи и, не дожидаясь Сониных расспросов, добавил: – Простите, мне нужно уйти ненадолго. Посмотреть, что там натворили мои слуги. За Бенито нужен глаз да глаз. Он такой шутник, просто хлебом не корми, дай что-нибудь этакое учудить...
Вошедшему Жану Соня высказала свои мысли:
– Помнишь, перед отъездом ты говорил, будто испанцы люди отсталые и большинство из них даже не подозревают, что Земля вертится?
– Это так и есть, – ничуть не смутился Шастейль, кроме всего прочего, уверенный в превосходстве француз–ской нации над другими.
– Но о Пабло Риччи я бы такого не сказала. Правда, мы поговорили всего несколько минут.
– Пабло... Пабло учился в университете, он пробился к свету тяжким трудом и полученное наследство умножил праведным трудом.
– Праведный труд – писать, как он сам говорит, богатых дураков!
– Праведный труд – писать жизнь, как она есть, пусть даже и в портретах, – не согласился Жан.
Что ж, недаром они подружились с Пабло. Оба склонны философствовать и искать смысл там, где, возможно, его и нет.
Странный у нее сегодня день. Минуты, бурлящие событиями, философские размышления, не говоря уже о том невероятном приключении, в результате которого оказался на свободе ее бывший жених.
Как ей прикажете себя вести? Женщине, которая за год так изменилась, что порой сама себя не узнает. Но тут же она себя и успокоила: время покажет. Тем более что этого времени для размышлений у нее сейчас не было.
Нужно было проследить, чтобы Анхела и Мари сервировали стол как следует. Ах да, у нее пока нет ничего, даже приборов. Кажется, сегодня придется брать у Пабло все, что только можно, включая и их постельное белье. По крайней мере для себя и Жана. Разумовский привык без него обходиться...
Что это она говорит! Слышал бы Леонид... А в общем, невелика персона. Он уже начал поднимать голову и вести себя так, как будто все кругом ему что-то должны. Включая Соню. Пока что особых благ он и не заработал. Все, что сделал, – так это выпил ее молоко, и Мари вынуждена была отдать госпоже свое.
Подумала так и рассмеялась. Как девчонка, которая сердится на ровесника, отобравшего у нее куклу. Нет, в детстве потерянная кукла – обида посильнее, чем какое-то молоко.
Через некоторое время все четверо сидели за столом. Мари сесть вместе со всеми отказалась.
– Мне надо привыкать есть на кухне, – сказала она, – когда у вас, ваше сиятельство, будет свой дом, никто не поймет такого: служанка рядом с господами.
Пабло Риччи сел за стол, едва Соня ему это предложила.
– Не еда меня влечет, – признался он, – а возможность пообщаться со знатными людьми, которые только что пережили такое захватывающее приключение!
– Сеньор Леонид вряд ли считает свое освобождение приключением, – скрывая улыбку, произнесла Соня. – Для него это спасение, возрождение, возвращение к жизни, куда он вернуться уже не чаял.
– Зато теперь он слишком быстро к ней возвращается, – с долей осуждения пробормотал Жан, но так, чтобы Разумов–ский его не услышал.
За столом говорили в основном Жан и Пабло. Соня подбадривала обоих заинтересованными репликами. О том, что происходило с ним в рыбачьем поселке, в свое время он так и не успел ей рассказать.
Шастейль посмеивался над рыбаками, которые поначалу ему не доверяли, потому что жители поселка никогда не видели обычного врача и лечили себя сами просто вином, подогретым вином или вином с травами. В тяжелых случаях обращались к знахарке. Но часто не ходили, побаивались ее. Считали ведьмой, а знаться с такой, как известно, себе дороже. Но и не выдавали ее монахам, которые порой в поселок наведывались. Если бы знахарку сожгли, кто бы стал их лечить?
Пабло простодушно поведал сидящим за столом о своем внезапном обогащении и о том, как местные аристократы не хотят с ним общаться.
– Но зато, когда заказывают мне свои портреты, торгуются за каждый реал, а уж позируя, столько драгоценностей на себя навешивают, что у меня золотой краски вдвое уходит против любой другой. Конечно, мне далеко до Гойи [2] , и пишу я, как привык, как меня учили – возвышенные чувства, идеальная природа, но у меня и возлюбленная не герцогиня Альба, как у Франсиско, а простая маха... И знаете, я впервые понял, что люди правы: деньги идут к деньгам. Представьте, моя тетка, здоровая и моложавая, вдруг приказала долго жить. Муж у нее был процентщик, вот и старушка, можно сказать, на мешке с деньгами сидела. Кому все досталось? Мне. При том, что я вовсе не единственный ее наследник... Вот только титул купить у нас не так просто, как во Франции. Может, и мне туда с вами поехать? Как, Жан, в случае чего разрешишь мне у тебя дома пожить?
– С дорогой душой, – отозвался тот. – Да еще и стану рекомендовать тебя своим пациентам. Мол, знаменитый испанский художник приехал. Портреты, которые он пишет, со временем станут богатством почище иного клада.
Приятели рассмеялись.
– Кто знает, может, так и случится, – поддержала их разговор Соня, чем заслужила благодарную улыбку Риччи.
И только Разумовский за столом не проронил ни слова.
Глава тринадцатая
— Соня! Посмотри на себя, в кого ты превратилась! Где та тихая, нежная девушка? Где хрупкий цветок, который трепетал от невинного поцелуя?..
– Леонид, ты увлекся, – сухо сказала Соня, приподнимаясь на локте.
Пресловутые кушетки Риччи стояли теперь в трех комнатах, и один топчан – в комнате прислуги,
