может терпеть ваше главенство.
– А в таком случае, как я думаю, ничего о золотых слитках Леонид не должен знать. Придется нам все делать очень осторожно, что, конечно же, будет трудно...
– А вот и я! – воскликнул Жан, появляясь перед ними с небольшой детской кроваткой в руках. – Как вам моя покупка?
– Прелестная! – воскликнула Соня. – Только пока поставь ее у порога. Мы с Мари решили тут все помыть.
– Мы? – улыбнулся Шастейль. – Мне вспоминается басня о мухе, которая сидела на рогах вола и говорила: «Мы пахали!»
– Ты совершенно прав, я и есть та самая муха. Мари ничего мне делать не дозволяет. Но думаю, окна я все-таки вымою. Не приглашать же для такого дела отдельную работницу! А потом мы повесим портьеры и поставим кроватку. И кровать для няни. Пабло обещал прислать.
– Повезло нам с соседом, – заметил Жан.
– Зато со спасенным из рабства не повезло, – понизила голос Соня.
– Он где-то рядом? – спросил Жан.
– Пока нет, но может прийти с минуты на минуту. И вот что я подумала: о наших планах он знать не должен.
– Выходит, даровав ему свободу, мы поплатились своей? – усмехнулся Шастейль.
– Ничего на этом свете даром не дается, – тяжело вздохнула Соня. – Смотри, я предложила ему денег на дорогу, но он отчего-то медлит...
– А что, разве плохо ему здесь?! – с сердцем воскликнул Жан. – Кормят, поят. Любимая женщина рядом...
Соня покраснела, хотя Шастейль не сказал ничего особенного. Но поневоле вспомнишь матушкины присказки: «Знает кошка, чье мясо съела». Или как там еще – «На воре шапка горит»?
Зато теперь, увидев ее смущение, Жан сразу догадается, что между нею и Разумовским завязались некие отношения, в которых самому Шастейлю было отказано.
Подумала так и рассердилась: что они все от нее хотят? Княжна Астахова вообще может позволить себе ни перед кем не отчитываться!
Но, взглянув на Жана, опять смутилась: он смотрел на нее с неприкрытой озабоченностью.
– Извини, Софи, я вымещаю на тебе свое раздражение. Но до него все было так хорошо. Даже то, что мы с Мари попали в плен, а ты нас освободила...
Какой Жан все-таки порядочный человек. Он и не подумал в чем-то ее заподозрить.
– Освободила вас не я, а рыцарь де Мулен, – торопливо поправила Соня. – И что в этом хорошего – в пленении?
– Хорошо то, что мы не успели вкусить всех его ужасов. Хорошо, что ты о нас побеспокоилась. Могла бы успокоить себя тем, что мы люди взрослые, бросили тебя одну, и не стала бы нас искать.
– Жан, опомнись! Вы оба мне... дороги.
При этих словах Мари поерзала на лестнице и шумно задышала. Она, будто старый скупец, собирала для себя все знаки внимания и памяти о ней обожаемой госпожи. Приютская воспитанница, которая никогда не чувствовала себя хоть кому-то нужной.
Соня скупо улыбнулась ей. Незачем проявлять слишком много внимания к этой глупой девчонке, а то Мари в порыве чувств еще с лестницы свалится.
И она продолжала уже для Жана:
– Ты так много сделал для меня, делишь со мной все тяготы моего предприятия, все заботы...
– Софья! – услышали они не крик человека, а будто рев медведя.
Оба не сговариваясь выглянули в коридор. Посреди него стоял Разумовский с двумя шпагами под мышкой и огромной плетеной бутылью вина в руке, которой он взмахнул при виде Сони.
– Ты дала мне много денег. К тому же я торговался и решил несколько сэкономленных реалов пустить в дело. И я же не стал покупать какое попало вино. Я сначала попробовал то у одного, то у другого... – Он горестно склонил голову. – Эти проклятые галеры лишили меня сил. Раньше от такого количества вина я бы и не захмелел. Я мог пить с друзьями всю ночь напролет и оставаться трезвым, а тут... С трех... нет, с четырех кружек меня совершенно развезло.
– Что он говорит? – заинтересованно спросил Жан, потому что свой монолог Леонид произносил-таки на русском языке.
– Говорит, что галеры отняли у него здоровье, – так же шепотом ответила Соня.
– И в чем это выразилось?
– Он теперь может пить гораздо меньше, чем в России.
– Что это вы там шепчетесь? – с пьяной подозрительностью спросил Разумовский.
– Я спрашиваю мадемуазель Софи, не обидитесь ли вы, если я попрошу налить мне кружечку, – сразу нашелся Жан.
– Вот это человек! – обрадовался Леонид, легко переходя на французский язык. – Врач. Говорят, врачи любят пить. Если изо дня в день наблюдать, как болезни съедают людей... любого вероисповедания, поневоле захочешь... отвлечься.
– Но не будете же вы здесь стоять, посреди коридора, и наливать вино в кружки из этой ужасной бутыли! – вмешалась Соня. – Идите в ту залу, где у нас стоит стол, а мы с Мари, уж позвольте, продолжим уборку.
– Ты убираешь комнату? – строго нахмурил брови Леонид.
– Ну, какой из меня уборщик, – нарочито кокетливо улыбнулась ему Соня, – я больше за Мари присматриваю. Иди, иди, с Жаном тебе будет не скучно.
Она осторожно вынула шпаги у него из-под мышки и ободряюще улыбнулась Жану. Что ж, он подставляет свою грудь – точнее, свой бедный желудок – под буйный темперамент Разумовского. Тот будет пить сам и поить Жана до тех пор, пока кто-то из них или оба не упадут без чувств.
Хорошо иметь рядом столь надежного друга, как Жан, но скоро ему такое положение надоест, приключения утомят... Молодой человек, умелый и известный в своей профессии, обаятельный и красивый, не может удовлетвориться ролью помощника, приложения при какой-то персоне, пусть и аристократке. Для этого он еще слишком молод... И наверное, ему не хватает истовой веры мальтийских рыцарей, которые без оглядки посвящали свои жизни делам ордена... Да, от скромности Софья Николаевна не умрет. Сравнила себя с Мальтийским орденом!
– Ваше сиятельство подумали сейчас о мсье Арно, – сказала ей с верха лестницы Мари. Она приноровилась махать тряпкой, потолок освобождался от пыли и паутины, и в комнате, будущей детской, светлело на глазах.
– А ты откуда знаешь? – удивилась Соня.
– У вас было такое мечтательное выражение. Я сама подумала, что и он, и Жюстен – люди замечательные.
– Ты помнишь, что они говорили? Нужны каждодневные упорные занятия. А мы с тобой на уборке застряли!
И Соня, показывая пример, стала тереть оконное стекло. Благо оно было узким, но длинным. До верха Соня не доставала, и остальное домыла Мари. Но больше ничего делать княжне не хотелось.
Презирая себя за то, что увлекшее ее поначалу предприятие слишком быстро ей надоело, Соня сказала:
– Мари, ты здесь все домывай, а я на минутку схожу к сеньору Пабло. Он обещал найти нам кормилицу.
Укоряя себя за радость, с какой она покидала комнату, Соня все же невольно ускоряла шаги.
По дороге она заглянула в комнатку Мари, где все еще стояла корзина с ребенком. Над ним как раз склонилась кухарка, что-то поправляя, и, еще не видя Сони, выпрямилась с мечтательным выражением лица.
– Как он, Анхела?
Кухарка вздрогнула, будто ее застали за чем-то неприличным, и виновато улыбнулась.
– Спит. Я зашла взглянуть, не мокрые ли пеленки. Мари куда-то ушла.
