разговаривали. Что-то явно происходило, однако Вейенто не считал нужным поставить в известность свою молодую супругу.
В конце концов она взорвалась.
— Я желаю знать… — начала она запальчиво.
Вейенто положил ей на губы свою широкую, крепкую ладонь.
— Тише, любимая. Вы разбудите половину дворца.
— Ужасное место, — проговорила она в сердцах. — Никакого уединения.
— Таков закон здешней придворной жизни, — ответил ее супруг. — По счастью, завтра мы уезжаем.
Он осторожно убрал руку. Герцогиня блестела в темноте глазами.
— Мы уезжаем? — прошептала она. — Но это невозможно… Коронация, королевская свадьба… Вы хотите, чтобы я пропустила эти события?
Вейенто поморщился.
— Мне показалось, что вы в основном озабочены собственной персоной, любимая. Хотя, разумеется, это не так. Я ошибаюсь. Вы не можете быть настолько неразумны.
— Нет уж! — возмутилась дочь Ларренса. — Я именно неразумна! Я вышла за вас для того, чтобы войти в высший свет, чтобы находиться поблизости от королевского трона, чтобы…
— Да, я знаю нашу самую отдаленную и самую сокровенную цель, — перебил Вейенто. — Не будем заострять на ней внимание. Не сейчас. Тем более что Талиессин, кажется, глупее, чем я предполагал…
— Что?
Он приподнялся на локте и зашептал в самое ухо жены:
— Для того чтобы отомстить за смерть своей матери, он откажется от коронации.
— Я не понимаю, — пробормотала она, недоверчиво улыбаясь. — О чем вы говорите?
— Я напомнил ему древний обычай, согласно которому эльфийские короли, возлагая на себя корону, прощают всех преступников и отказываются от мести… Талиессин не откажется от мести. Он предпочтет не возлагать на себя корону.
— Этого просто не может быть, — шепнула она.
— Однако это так, — заявил Вейенто. — Я более чем уверен. В знак своего расположения он подарил мне жизнь и свободу магистра Даланн — это та гномка, которая так безуспешно пыталась избавиться от ненужной свидетельницы, от этой гробовщицы Генувейфы… Завтра я заберу ее из клетки и увезу с собой в горы. Это поможет мне поднять престиж среди ее народа.
— Гномы отвратительны, — фыркнула Ибор.
— Я не советую тебе так говорить, — остановил ее герцог.
— Почему?
— Потому что они наши союзники.
— Что не мешает им быть отвратительными.
— Они своеобразны, но не отвратительны, — сказал Вейенто. — И остановимся на этом, хорошо?
— Как вам угодно, мой господин, — язвительно отозвалась дочь Ларренса.
Вейенто предпочел не заметить иронии.
— Рад твоему благоразумию, дитя.
Ибор вернулась к прежней теме:
— Но если коронации не будет, то кому он намерен передать трон?
— Своему ребенку.
Ибор медленно покачала головой. Ее волосы, разбросанные по подушке, поблескивали в полумраке.
— Ребенок Талиессина? Тот несчастный ублюдок, чья мать была, кажется, служанкой в каком-то трактире?
— Она не была служанкой, но… да, он ублюдок, — сказал Вейенто. — Однако речь идет не об этом бесполезном сокровище, а о том, которое еще не родилось. О ребенке Уиды.
— Уида беременна?
— Полагаю, это так. Талиессин берет ее в жены и объявляет королем или королевой, здесь уж как повезет, — не родившееся еще эльфийское дитя. Себя он, надо полагать, назначает регентом. Ситуация опасная, очень опасная для династии… Впрочем, кто я такой, чтобы отговаривать дорогого кузена от столь неразумного решения?
Ибор вздохнула и тесно прижалась к мужу.
— Я люблю вас, — сказала она.
— Меня? — удивился он.
— Ну, ваш ум, вашу власть, вашу предусмотрительность… хитрость… называйте как хотите. Нечто присущее только вам. Вас это устраивает?
— Для счастливого брака вполне достаточно, — сказал Вейенто.
Глава двадцать третья
РЫЖИЙ, С КРАШЕНЫМИ ВОЛОСАМИ
Радихена, заледенев от страха, смотрел, как отворяется дверь камеры…
Пленник потерял счет времени с тех пор, как Адобекк перестал приходить к нему, а светлячок, которого подарил узнику вельможа, утратил всякую надежду приманить к себе самочку и погас.
В какой-то из дней к Радихене явился новый стражник; при нем имелась горящая лампа. Этот новый стражник, ни слова не говоря, схватил пленника за руку и, всунув его запястье в железное кольцо, приковал к стене на очень короткую цепь. Затем он поставил корзину с припасами и кувшин с водой — так, чтобы пленник легко мог дотянуться, — и ушел вместе с лампой.
Радихена попробовал лечь на свое кусачее шерстяное одеяло. Теперь ему придется спать с задранной рукой. Неудобно, но можно привыкнуть.
Он не знал, чем были вызваны эти перемены. Стул, оставленный Адобекком, по-прежнему находился посреди камеры. Радихена боялся даже притрагиваться к нему. Этот предмет виделся ему чем-то вроде амулета, залога будущего освобождения.
Книга, давно прочитанная, лежала на стуле: Радихена не решался положить ее рядом с собой. Теперь она была недоступна — он не смог бы дотянуться до нее, даже если бы и захотел.
Адобекк больше не приходил. Время остановилось. Но внутри этого остановившегося времени существовал и медленно изменялся человек по имени Радихена. И главное, что претерпело в нем перемену, было зародившееся желание жить дальше.
Поэтому он так испугался, когда дверь камеры отворилась и на пороге появился странный силуэт. Тонкий, со стремительными движениями хищного зверька — ласки, к примеру.
Не стражник, что очевидно. Не господин Адобекк. Некто незнакомый.
Он скользнул в камеру и закрыл за собой дверь. Он не принес с собой света — потому что хорошо видел в темноте. Гораздо лучше, чем Радихена. Пленник услышал, как тот смеется сквозь зубы.
— Наконец-то я нашел тебя! — произнес тихий голос. — Ты узнаешь меня? Помнишь? «Я — твоя смерть».
Радихена с трудом встал. Он хотел, чтобы его прикованная рука не слишком бросалась в глаза. Впрочем, если посетитель действительно тот, о ком сейчас подумал Радихена, то он успел уже разглядеть цепи и понять, что узник для него совершенно безопасен.
— Ты ведь вспомнил меня, верно? — настаивал посетитель.
— Талиессин…
— Твоя смерть, — сказал Талиессин. — Роли поменялись.
— Я прикован, — сказал Радихена.
— Видел, — буркнул Талиессин. — Меня это не остановит. Наоборот. Будет легче.
Радихена молчал.
