— Я — новый герцог Ларра. Где управляющий?
Из толпы вышел человек лет сорока, хмурый, с резкими чертами лица. Несмотря на жару, он был одет в одежду из плотного сукна: вероятно, считал необходимым выделяться из прочего сброда, облаченного по преимуществу в лохмотья.
С первого взгляда Элизахар понял, что перед ним — один из наемников его отца. И управляющий тоже узнал в новом герцоге собрата. Он моргнул и на краткий миг растерялся. На один только краткий миг, но Элизахару этого было довольно.
— Я старший законный сын Ларренса, — заговорил он, показывая кулак: на среднем пальце руки блеснул перстень. — Можешь не сомневаться в моем праве.
— Я не сомневаюсь, — ответил управляющий. — Ты и внешне на него похож. Мы могли с тобой встречаться прежде?
— Могли — я воевал под знаменами моего отца, — сказал Элизахар, сам дивясь тому, как великолепно это прозвучало.
Его собеседник чуть поморщился.
— Полагаю, прежде эта деревня, как и две другие, управлялись Роделиндом? — сказал Элизахар, помолчав, чтобы впечатление от его предыдущей фразы немного сгладилось.
— Именно так, — подтвердил управляющий.
— Мой отец отдал ее тебе на разграбление?
Управляющий рассмеялся:
— Вот именно!
Элизахар смотрел то на управляющего, то на крестьян, которые теперь принадлежали ему, новому герцогу Ларра, и пытался возненавидеть мародера. Но не мог. По-своему этот человек был совершенно прав.
— Я хочу, чтобы ты ушел, — сказал наконец Элизахар. — Можешь забрать с собой все, что у тебя есть. Возьми лучших лошадей, телеги. Возьми женщину, если ты нашел какую-нибудь себе по нраву. Я отдам ее тебе вместе с остальным имуществом. И уходи. Без обид.
— Без обид, — повторил управляющий. И хмыкнул: — Вот уж не предполагал, что у Ларренса есть законный сын да еще такой хозяйственный.
Засмеялся и Элизахар.
— Просто я, как и мой отец, умею делить награбленное. Ты достаточно здесь поживился — убирайся вон со своим добром. Теперь это мой приз.
Бывший наемник кивнул и, не оборачиваясь, зашагал прочь: у него, оказывается, накопилось немало дел.
Элизахар выпрямился в седле. Собравшиеся крестьяне смотрели на своего нового господина настороженно.
— Где женщины? — спросил Элизахар.
Они молчали.
Он указал левой рукой (правой он по-прежнему держал связанного Эмилия) на оборванного человека, стоявшего ближе всех.
— Отвечай ты.
Тот повертел головой, удостоверяясь, что господин обратился именно к нему. Его белокурые волосы были очень грязны, их пряди торчали во все стороны. Борода, темнее волос, напротив, выглядела довольно ухоженной. В этой бороде зашлепали губы:
— Я?
Элизахар молча ждал ответа.
Тогда он сказал:
— Мы же не знали.
Элизахар понятия не имел, что имеется в виду, но ему пришлось довольствоваться этим.
Он еще раз оглядел собравшихся и наконец принял решение.
— Ваша деревня освобождается от податей на пять лет, — сказал он.
Они никак не отреагировали. Продолжали глазеть на него, переминаться с ноги на ногу и помалкивать.
«Почему они не бунтовали, когда их обирали до нитки, уводили у них сестер и дочерей? — думал Элизахар. — Я видел деревни, где люди восставали из-за двухголовой ящерицы, случайно заползшей на борозду. А этих бессовестно грабили несколько лет кряду. Они приучились прятать своих женщин при виде приближающегося господина, но ни разу не подняли голос. Должно быть, все дело в виселице…»
Наконец вперед протолкался низкорослый человечек, похожий на мятый кусок пакли: такие вырастают из тех, кто недоедает с детства. Определить его возраст не представлялось возможным. Вероятно, этот человечишка ни в грош не ставил собственную жизнь, потому что он встал прямо перед мордой Элизахарова коня, подбоченился и громко вопросил:
— А ты и правда законный сын Ларренса?
— Я показывал печать.
— Ты показал кулак, — возразил человечек. — А я хочу видеть печать.
Элизахар протянул к нему руку с перстнем. Человечек бесстрашно схватил его за руку, оттянул средний палец и впился глазами в перстень. Остальные ждали — но не напряженно, а как-то вяло.
Наконец человечек крикнул:
— Вроде та самая! Да и на лицо он похож.
И снова повернулся к Элизахару.
— Ты его ловко раскусил, нашего управляющего. Он ведь так и говорил: «Вы — мой приз». Его слова! Волк, а не человек. Его бы самого повесить надо.
— Волки не вешают волков, — сказал Элизахар.
Человечек пожал плечами.
— А ты из таких?
— Да, — сказал Элизахар. — Я из таких.
Пленник шевельнулся, и Элизахар сильнее притянул его к себе, чтобы не дергался.
— А это кто? Овца? — прищурился человечек.
— Ответь мне на один вопрос, — заговорил Элизахар, чуть наклоняясь к нему с седла. — Почему ты меня не боишься? Неужели твои односельчане за тебя вступятся, если я вздумаю зарубить тебя за дерзость?
— Нет, они не вступятся, — охотно согласился человечек. — А ничего я не боюсь потому, что меня один раз вешали, но я сорвался — видишь, шрам на горле и шея вся скособочена? — Он оттянул ворот грязной рубахи и показал отвратительный шрам. — Со мной теперь до самой смерти ничего не случится.
— А, — сказал Элизахар.
Маленький человечек лихо подмигнул ему и крикнул:
— Точно, новый герцог! Без обмана!
Люди зашевелились, начали переговариваться.
Элизахар смотрел на них, ощущая, как в душе поднимается тоска. Ему не хотелось здесь оставаться. Ему совершенно не хотелось иметь с ними дело. Но он даже освободить их не мог, чтобы убирались из его владений подобру-поздорову, потому что эта жалкая деревня была частью майората и не подлежала разделу или отчуждению.
— А это у тебя кто? — спросил дерзкий человечек. — Как-то ты нехорошо его связал.
— Он хотел убить меня и мою жену, — сказал Элизахар.
Эмилий поднял голову к Элизахару.
— Ты что, отдашь меня этим крестьянам? — прошептал он.
Элизахар не ответил. Вместо этого он опять обратился к кособокому человечку:
— Повесь его для меня.
Человечек чуть замялся. Потом сказал:
— Так ведь женщина здесь… Молодая. Твоя жена, говоришь? А ежели она в тягости? Ты можешь и не знать, а она вдруг в тягости? Ей на такое глядеть…
