Я бы лучше сделала.
— Не сомневаюсь, — сказал Ренье.
— Я с тех пор столько всего поняла, — оживилась Генувейфа. — Я даже стала умнее, хотя мой отец говорил, что я и без того умная.
— Ты умная, Генувейфа, — сказал Ренье.
— Все дело в камнях, — ответила девушка и, погрузившись в тяжкое раздумье, опять замолчала.
Ренье решил пока не допытываться, что это означает. Он давно уже убедился в том, что бессвязные речи Генувейфы обладают смыслом. Она никогда не говорила просто так, без толку.
Эмери выбрал десяток золотых пластин и заплатил за них. Генувейфа вдруг заинтересовалась покупкой, подошла, стала гладить пальцем вымышленных зверей и наконец сказала:
— Их надо накормить.
— Монстров не кормят, Генувейфа, — засмеялся Эмери.
Засмеялась, немного угодливо, и хозяйка лавки.
Генувейфа удивленно посмотрела на нее.
— Вам весело, госпожа? — спросила девушка.
Хозяйка поперхнулась, повернулась к Эмери.
— О чем спрашивает эта девушка?
— О том, искренне ли вы смеетесь.
Генувейфа смотрела, широко раскрыв глаза, и хозяйка смутилась.
— Наверное, не слишком, — сказала она. — Но это ничего не меняет. Я скажу мужу, чтобы изготовил золотой корм для этих зверей. В самом деле, пусть они поедят.
— Они же убегают от погони, — сказала Генувейфа чуть презрительно. — Когда им есть? На бегу едят только люди, а животным для еды нужен покой.
Хозяйка окончательно растерялась, а Эмери подмигнул ей и выпроводил Генувейфу вместе с Ренье на улицу.
— Какая-то у вас странная сестра, — сказала хозяйка неодобрительно.
— Была бы сестра! — сказал Эмери. — Ну, прощайте добрая хозяйка. Лавка у вас недурная, буду рекомендовать вас друзьям.
— Много ли у вас еще друзей, с такими-то знакомствами, — проворчала женщина, явно не доверяя добрым словам Эмери.
Молодой человек рассмеялся и вышел на улицу. Генувейфа стояла, прижавшись к стене, а на тротуаре перед ней лежала разбитая черепица.
— Что это вы тут делаете? — подозрительно осведомился Эмери, сразу перестав смеяться.
Ренье подошел к нему вплотную и сквозь зубы произнес:
— Не поверишь… Сама собой упала с крыши. Еще бы немного — и Генувейфе прямо по голове.
— Я говорила? — с торжеством воскликнула гробовщица. — Я ведь говорила вам, а вы, конечно, решили, будто я полоумная. Нет, я с тех пор стала умная… Без ума в моем ремесле нельзя, потому что покойники — самые глупые клиенты, каких только можно вообразить, всегда и всем довольны. Кто должен за них думать? Да я и должна, иначе грош мне цена, и никакая я не гробовщица, а шарлатанка!
— Это ты точно рассудила, — поддакнул Эмери.
Она устремила на него пронзительный взор.
— Ты так же врешь, как и та женщина в лавке! Я ведь вижу. А я все-таки умная.
— Эмери, она говорит, что какая-то тень идет за ней следом от самого Коммарши.
— Давай сразу выводы, — сказал Эмери. — У меня нет сил следовать за причудливыми изгибами твоей философской мысли, брат.
Он и вправду выглядел очень уставшим. «Должно быть, непросто быть поверенным сразу двух безнадежно влюбленных, — подумал Ренье с неожиданным приливом сочувствия к брату. — Я-то еще ничего, справляюсь, а Уида та, небось, давит на него всей мощью своей бессмертной эльфийской натуры…»
Вслух же Ренье произнес кратко:
— Ее хотят убить.
Эмери закашлялся. Подвески, плененные в берестяной коробочке, зазвенели в его руках. Наконец Эмери перевел дух и выговорил одно-единственное слово:
— Чушь.
Ренье показал на осколки черепицы:
— Это тоже, по-твоему, чушь? Несуществующая деталь пейзажа?
— Не валяй дурака, Ренье. Кому понадобилось убивать полоумную гробовщицу из Коммарши? Если какие-то фанатики продолжают считать ее потомком Эльсион Лакар и не оставляют мысли разделаться с ней…
— Нет, — перебил Ренье. — Фанатики давно убили бы ее. И не тайно, а вполне явно. Как расправились с господином Алхвине, к примеру…
Эмери нахмурился. Воспоминание о разоренной усадьбе ученого было не из тех, к которым он любил возвращаться.
Ренье сказал:
— Она говорит о какой-то тени. Вполне вероятно, что это преследователь.
— Тень! — оживилась Генувейфа. Она доверчиво улыбнулась Эмери. — Это ведь чистая правда, — сказала она, ластясь к нему. — Почему ты мне не веришь?
— Потому что это звучит глупо…
— Пусть расскажет, как это началось, — предложил Ренье. — Кстати, я знаю здесь поблизости отличный кабачок, там и поговорим, а заодно закусим…
— Ты повсюду знаешь какой-нибудь отличный кабачок, — с неудовольствием обронил Эмери. — Особенно на окраинах.
— Положение обязывает — Талиессин одно время только так и ходил по городу, из одного кабачка в другой, а я гонялся за ним, точно ревнивая супруга со скалкой наготове…
— Я согласна на кабачок, — сказала, оживляясь, Генувейфа. — И на закусить.
— Вот видишь! — обратился к брату Ренье. — Она голодна, а ты ее допрашиваешь.
Эмери едва не застонал.
— Хорошо, хорошо, хорошо… Одно условие: кабачок выберу я. И не на самой окраине, а поближе к дворцовой стене. Харчевня не обязательно должна быть грязным притоном.
— По-моему, у него сегодня плохое настроение, — сказала Генувейфа чуть удивленно.
Они зашагали в сторону городского центра. Эмери хмурился: ему почему-то казалось, что неожиданное появление Генувейфы — дурной знак. Впрочем, дела сейчас шли так, что любая перемена к новому приносила только новые беспокойства. «Неужели это и означает взрослую жизнь? — думал Эмери. — Пожалуй, стоило бы умереть в детстве».
Генувейфа с восторгом озиралась по сторонам. Причудливые строения городского центра завораживали ее. Она то и дело останавливалась и задирала голову, рассматривая витые башенки, воздушные мосты, лестницы, петляющие по расписным стенам и исчезающие в боку здания, чтобы вынырнуть ближе к входной двери. Дом, построенный в виде шагающего великана, привел ее в исступленный восторг, она долго не хотела уходить, так что в конце концов Эмери согласился задержаться возле него.
— Мы ведь никуда не торопимся, — примирительно сказал брату Ренье. — Пусть развлечется. В Коммарши она таких чудес не увидит.
Эмери угрюмо молчал. Ему было скучно наблюдать за восторгами Генувейфы.
— Вспомни, как мы с тобой впервые побывали в столице, — добавил Ренье.
Лучше бы он этого не говорил. Эмери окрысился:
— Мы были тогда детьми!
Он снова вернулся к идее умереть в детстве. «Если у меня будет ребенок, я задушу его по достижении им четырнадцатилетнего возраста, — подумал Эмери. — Счастливец! Для меня такого одолжения никто не сделал».
В этот момент Ренье прервал мрачные раздумья брата громким возгласом:
