Слово «зомби» меня напугало. Спустя несколько секунд я сказала:
— Зомби так не разговаривают.
Он проигнорировал мой комментарий.
— Если ты поцелуешь шар, зомби будет освобожден.
Он каким-то образом заставил шар подняться и двинуться ко мне. Трюк был очень хорош. Я не разглядела ни одной нити.
Уолкер продолжал пищать по-зомбиному.
— Ладно. — Я шагнула ближе к шару. — Давай освободим зомби. — И сложила губы.
Шар и ткань исчезли. В темноте губы Уолкера коснулись моих.
Несколько мгновений наши губы бесплотными сущностями танцевали в невесомости. Губы у него были мягкие, как фиалки. (Да, я перецеловала немало цветов. Это самый лучший способ попрактиковаться.)
Несколько мгновений я ничего не видела, не слышала и чувствовала только его губы, прижатые к моим. Затем внутри меня проснулось нечто, словно крошечный язычок пламени вспыхнул, разросся, распространился по всем моим нервам, хлынул мне в губы и перетек к нему.
Поцелуй закончился. Ночь была по-прежнему та же. Мы стояли на той же тропинке — Уолкер в черном капюшоне с прорезями для глаз и рта, как я теперь видела. Звук далекого смеха заставил его стянуть капюшон. Волосы у него были в беспорядке, в глазах отражался свет шара. Он уронил скрывавшую шар ткань.
— Потрясающе, — сказал он. — Ты потрясающая.
У меня не хватило ни сил, ни желания ему возразить.
После этого мы стали парой. Мы с Уолкером держались за руки (неуклюже, в перчатках), между сменами в центре переработки мусора. Мы ходили из кафе до корпуса в обнимку. Мы вместе занимались в общей комнате — действительно занимались, уткнувшись в книжки, при этом каждый смаковал напряжение, не позволявшее нам коснуться друг друга, — так что, когда касались, ощущения получались неописуемо сильные.
То, что я чувствовала, было дико. Оно уходило глубоко и вызывало головокружение — но приятное, ничего общего с прежним вертиго, — создавая сладостную негу, окутывавшую меня ощущением благополучия, временно приглушавшим дикость. Может, дело было в новом тонике. Может, я была влюблена. Как бы то ни было, я чувствовала себя полной жизни, отчетливо сознающей каждый прожитый миг.
На занятиях по американской политике мы с Уолкером старались не смотреть друг на друга, с ограниченным успехом. Я не раз ловила на нас взгляды Бернадетты, пытавшейся вычислить, что изменилось.
Тем временем профессор Хоган своим пронзительным, но неуверенным голосом рассказывала о третьих партиях.
— Даже при том, что мы можем утверждать, что двухпартийная система в лучшем случае пребывает в замешательстве, в худшем — коррумпирована, большинство заинтересованных кругов понимает, что работа внутри двух партий является единственным путем к власти? — Она всегда повышала тон к концу фразы, отчего они все звучали вопросительно.
Уолкер зевнул. Зубы у него были мелкие и ровные, как жемчуг. Бернадетта заметила, что я таращусь на его рот, и принялась гадать, как далеко зашли наши с ним отношения. Когда я посмотрела на нее, она отвернулась.
— В американской политике третьи партии порой играли корректирующую роль? Они поднимали вопросы, которых традиционные партии избегали, потому что данные вопросы не могли производить общественный капитал?
Мы с Уолкером переглянулись. По спине у меня прошла медленная дрожь.
— Ариэлла? Пожалуйста, дай нам определение общественного капитала? — Ее большие темные глаза смотрели загнанно, как у оленя.
Профессор Хоган меня не любила. Даже если бы я не могла слышать ее мысли, чувства ее читались в тоне и мимике. Дело было не в том, что я делала или говорила, — враждебность ее была вызвана тем, что я бросила ходить на лекции по физике к профессору Эвансу. У них с Эвансом был роман, и в постели они развлекались обсуждением своенравных студентов. Да, я подслушивала ее мысли.
— Ариэлла?
— «Общественный капитал» — это термин для отношений, которые способствуют сотрудничеству между двумя или более индивидами.
— Э-э… да? И ты можешь привести нам пример?
Я пыталась придумать пример, когда Уолкер сказал:
— Видите ли, «общественный капитал» — это просто слова. Жаргон.
Профессор Хоган обратила свои оленьи глаза к нему.
— Это язык, используемый учеными-обществоведами для описания поведенческих норм?
— Но это жаргон. Если речь идет об отношениях, основанных на заслуженном доверии, почему не сказать «доверие»? Если имеются в виду общие интересы или взаимные услуги, почему так и не сказать? По-моему, словосочетание «общественный капитал» заставляет самые простые вещи казаться сложными.
Практически все студенты в аудитории были согласны с Уолкером. Бернадетта смотрела на него как на героя. Я тоже так думала — не потому, что он спас меня и отвлек внимание преподавателя. Ему хватило смелости высказать то, что я думала, но не смела выразить. Я не возражала против отвлеченных терминов на занятиях по философии — там они уместны, — но использованные для описания американской политики, они выглядели напыщенными выражениями, призванными выдать желаемое за действительное: что американская политика руководствуется научными принципами. Как ни мало я читала о политике, ясно было, что к науке она не имеет ни малейшего отношения.
Время семинара истекло до того, как спор успел зайти дальше. Но последнее слово осталось за профессором Хоган.
— В следующем месяце мы отправимся на предвыборные мероприятия третьих партий в Саванну? — сказала она. — Тогда вы и увидите общественный и политический капитал в действии?
Однажды на выходных, когда весенние каникулы уже кончились, Уолкер вытащил меня на обещанный пикник.
Поверх неофициальной униформы Хиллхауса — джинсов и футболки — я накинула лавандово- розовый кашемировый кардиган. Его мне подарила Дашай во время нашего скоротечного новогоднего праздника. Я никогда раньше не носила розового, и кофта поначалу стесняла меня, но ее цвет заглушал естественный оттенок моей кожи, придавая ей кажущийся румянец. Вампиры никогда не краснеют.
Мы отправились в прилегавшие к кампусу фруктовые сады. Уолтер тащил большую холщовую хозяйственную сумку. Персиковые деревья стояли в цвету. Ветерок подхватывал их легкие розовые лепестки и доносил их тонкий, сладкий аромат, отчего воздух пах экзотично, словно благовония.
Глядя, как Уолкер расправляет на земле одеяло, я подумала о Мисти, взявшей одеяло на свое последнее свидание с Джессом, и почувствовала, как руки покрылись мурашками.
— Что с тобой? — Он упал на одеяло, перекатился на спину и приподнялся на локтях — все это одним движением.
Я потерла лоб, стараясь прогнать воспоминание, позволить себе жить настоящим, наслаждаться сиянием весны в цветущих кронах, нежно-бирюзовым небом, благоуханным воздухом.
— Какой красивый день, — сказала я.
— Это ты — красивая. — С северокаролинским акцентом комплимент прозвучал естественно, а не фальшиво, каким он кажется на письме. Слова при произнесении обретают новые смыслы. — Когда я был маленький, то мечтал встретить кого-нибудь, похожего на тебя.
Я уселась по-турецки на одеяло.
— В смысле, похожего на меня?
Он подвинулся ко мне и лег на спину.
