– Ты чего? – спросила она шепотом.
– Ничего… Расскажи что-нибудь, если не спишь.
– Про что тебе рассказать?
– Как ты стала жрицей?
– Ну… – Пиф улеглась поудобнее. 'Поудобнее' означало, что она прижалась к Бэде всем боком и положила голову ему на руку. – Просто нанялась. Прошла тестирование, медицинское обследование – и стала работать. Жрица – это ведь должность такая… в табеле… У меня даже посвящений нет. Кроме одного, самого низшего. Так оно у всех вольнонаемных в Оракуле есть.
– Понятно, – сказал Бэда.
– А ты? – строго спросила его Пиф.
– Что я… Меня не очень-то спросили, хочу я здесь работать или нет.
– Откупись, – предложила Пиф. – Пятьдесят сиклей не такие большие деньги.
– И что я буду делать, если откуплюсь? Здесь хоть кормят как на убой и за квартиру платить не надо…
– Получишь посвящение, сделаешь карьеру… В Оракуле очень хорошую карьеру сделать можно…
– Мне религия не позволяет, – сказал Бэда.
И обнял ее покрепче.
– Ну и дурак, – сказала Пиф. – А ты ничего, ласковый. Если очки снять и рожи твоей не видеть.
– А как ты видишь без очков?
– Пятна вижу. Белое пятно – лицо, темное – одежда.
Бэда погладил ее по лицу.
– А у тебя бабы были? – спросила Пиф, сомлев.
– Были…
– А какие тебе нравятся?..
– Которые в постели болтают, – сказал он.
Пиф хихикнула.
Завывающая музыка наконец иссякла. Только свечи трещали, но и они догорали. Постепенно становилось все тише и темнее.
– Иди ко мне, – шепотом сказала Пиф.
Он тихонько засмеялся.
– А я, по-твоему, где?
Пиф получила свои премиальные (в полтора раза больше безбрачных), дала подписку о неразглашении и честно постаралась обо всем забыть. Правда, часть премиальных ушла на покупку нового облачения – прежнее было не отстирать от пятен виноградного сока.
– Что самое удивительное, – говорила Пиф своей подруге Гедде, которой немедленно разгласила свое приключение, – так это ощущение, будто я нахожусь в эпицентре грандиозного любовного романа.
Гедда глядела на нее ласково и помалкивала, потягивая коктейль. Они сидели в маленьком кафе на углу проспекта Айбур Шабум и улицы Китинну (Хлопковой). Это было их любимое кафе, еще со школьных времен. Только тогда они заказывали здесь мороженое и сок, а теперь…
– Ты слишком много пьешь, дорогая, – заметила Гедда.
– Да? – Пиф нервно отодвинула от себя пальцем пустой стакан. – Я закажу еще, можно?
– Дело твое, – сказала Гедда.
Пиф заказала еще.
– И как будто ничего не случилось, – продолжала она, плюхаясь обратно в плюшевое кресло с новым стаканом в руке. – Верховная молчит, даже намеков не делает. Верховный – слишком большая шишка, он к нам и не заходит. Беренгарий только рожи корчит, но намекать не решается…
– А этот? – деликатно поинтересовалась Гедда, водя соломинкой по краю сткана.
– Этот? – Пиф вскинула глаза. – Вообще ни слуху ни духу. Может, его сразу после этого повесили, почем мне знать.
– А ты не спрашивала?
– У кого?
– У того же Беренгария, к примеру.
– Да? У Беренгария? Дать ему такой козырь в руки… Пиф интересуется каким-то безродным программистом, которому цена грош в базарный день… Очень надо!
Она сердито присосалась к своей соломинке. Содержимое стакана резко пошло на убыль.
Гедда помолчала, а после очень ласково произнесла:
– Да ты, мать, влюблена по уши…
