глазах вождя появилось страшное выражение. – Мы убьем наших женщин и будем сражаться с ними, пока в нас останется хоть капля крови…
– Ты примешь те условия, которые он тебе предложит, – негромко сказала Асантао, словно не расслышав его гневной тирады. – Какие угодно условия. Тебе нужен мир любой ценой. Мир, Фарзой!
Она поднялась со ступенек и теперь стояла перед ним, выпрямившись во весь свой небольшой рост, – женщина с загрубевшими от работы руками, с увядшими цветами в косах – и отчитывала его, главу союза воинов, как несмышленого мальчишку. Заходящее солнце горело в ее теплых глазах, которые умели заглядывать на самое дно души.
Фарзой уронил лицо в ладони и заплакал.
Аэйт проснулся мгновенно, как от толчка, и сжал пальцы на рукояти кинжала. В темноте над ним нависала тень. Лежа неподвижно, он сквозь ресницы рассматривал белое пятно бельма на загорелом лице своего спутника. Если Бьярни сейчас набросится, он ударит его ножом в здоровый глаз. При этой мысли у Аэйта заломило челюсти, и он понял, что изо всех сил стискивает зубы.
Но одноглазый тихо прошептал:
– Аэйт… ты не спишь?
– Нет, – ответил Аэйт. – Что тебе?
– Там, впереди, что-то странное…
Аэйт сел. Его знобило, голова кружилась от слабости. Во рту остался противный привкус.
– Что странное? Куда ты ходил?
– А… возьми. – Косматый Бьярни сунул ему в руку горсть каких-то шариков. На ощупь они были упругими и шелковистыми.
– Что это? – Аэйт поднес их к глазам. Лесные орехи. Он посмотрел на них, как на чудо. – Где ты их нашел?
Бьярни неопределенно мотнул головой в сторону. Орехи были зеленые, неспелые и горькие на вкус. Аэйт жадно ел их вместе с мягкой скорлупой. Голод не прошел, но ему удалось убедить себя в том, что в животе стало теплее и мерзкий привкус во рту пропал. Проклятая старуха! Неужели он больше никогда не увидит нормального хлеба?
– Скоро рассвет, – проговорил Бьярни.
Аэйт посмотрел на небо. Никаких признаков близкого рассвета там не наблюдалось. Но в воздухе действительно появилась зябкая свежесть, и беспокойство проносилось над верхушками деревьев. Наверное, Бьярни прав. Аэйт поежился и с трудом зевнул.
– Ну что, пойдем? – сказал он. – Где ты видел это… странное?
Бьярни осторожно обернулся, вглядываясь в фиолетовый туман, клочьями висящий между деревьев.
– Там… Я нашел орешник. А за кустами, на темной поляне, что-то горело. – Он поежился. – Белый свет. И от него тянуло холодом.
– Шуточки фрау Имд, – проворчал Аэйт. – Пойдем, посмотрим, что еще она придумала. У нее, должно быть, изощренная фантазия.
– Как эта ведьма тебя ненавидит, – завистливо сказал Бьярни.
Его тон удивил Аэйта. Ненависть – своя и чужая – приносила ему, как правило, только усталость, вроде той, что наваливается после сражения или долгого пешего перехода по болотам.
– А ты что, хотел бы, чтобы тебя ненавидели?
Бьярни несколько раз утвердительно кивнул.
– Когда-то, в ТОМ моем прошлом, – сказал он своим звучным, низким голосом, – я купался в бессильной злобе моих врагов…
Он скрипнул зубами.
Аэйт задумчиво смотрел на него. Юноша не испытывал сейчас никакой ненависти к старому завоевателю. Он должен будет убить его, но злоба не играла здесь никакой роли. Он просто знал, что должен избавить свой мир от Косматого Бьярни, вот и все. Чувства тут не при чем.
Одноглазый словно прочитал его мысли.
– Ты все еще хочешь убить меня, Аэйт?
Спокойный тон одноглазого не понравился Аэйту. Как будто Бьярни знал заранее, каким будет ответ. Тряхнув головой, юноша сердито сказал:
– Не знаю.
Он и в самом деле этого не хотел. Их было всего двое в мертвом мире, слишком старом и пустом для того, чтобы можно было начать здесь новую жизнь. Злые глаза тролльши Имд преследовали их, выжидали, насмехались. Они то и дело мерещились Аэйту среди облаков тумана, в гнилой траве, между обгоревших стволов. Время здесь стояло на месте. Здесь невозможно было умереть, но и жить было тоже невозможно.
Аэйт вырос в молодом мире, под горячим солнцем Хорса, и война была там смертью, а не грудой безмолвных белых костей, и вода там была жизнью, а не горькой маслянистой жидкостью, не способной утолить жажду. Там, у него на родине, все было ясно и определенно, как смена времен года.
Аэйт страдал в духоте туманов, где расплывалось и теряло очертания все, в том числе и такие однозначные вещи, как вражда и дружба. И, к его ужасу, постепенно стирались всякие различия между ними. В мире Аэйта все было просто. Здесь все сместилось и перемешалось.
