– Филдером, – предлагаю я. – А может, даже закрывающим питчером, чтобы он мог влиять на исход игры. Или еще лучше! Что, если Фидель будет делать ставки через Интернет? Поставит весь урожай сахарного тростника на игры обладателей кубков?
Хуан трет веки:
– Друг, чё-то я подустал.
Мы с Эммой доводим его до моей кровати, избавляем от ботинок, укладываем и закрываем за собой дверь. Не говоря ни слова, Эмма берет меня за руку и ведет обратно в гостиную, где мы снова занимаемся любовью, пристроившись в одном из моих стареньких кресел. На этот раз она что-то шепчет и стонет, и я расцениваю это как признак удовольствия и, возможно, удовлетворения. Час спустя она будит меня, чтобы спросить, действительно ли я собираюсь уйти из газеты, на что намекал по дороге к дому Дженет.
– Ш-ш-ш, – говорю я.
– Ты собираешься уходить, да? – настаивает она. – Джек, не делай этого. Пожалуйста.
Затем она запускает руку мне между ног и хватает меня за живое – так еще не делал ни один из моих редакторов. Оказывается, такой стиль руководства бывает весьма эффективен – во всяком случае, некоторое время.
Эмма и Хуан еще спят, когда в восемь утра раздается звонок от моей матери. Она говорит, что собиралась приехать из Неаполя на мой день рождения.
– Я буду рад, – говорю я.
– К сожалению, у нас тут назрел небольшой кризис.
– Надеюсь, не опасный для жизни?
– Семья афроамериканцев, – объясняет мать, – захотела вступить в наш клуб, и Дэйв слетел с катушек.
– Дэйву должно быть стыдно.
– Новичка зовут Палмер. Неплохо для игрока в гольф, а?[93] – Иногда моя мать просто очаровательна. – А самое интересное, Джек, что у него гандикап в пять мячей[94] и сын-подросток, который может драйвером услать мяч на три сотни ярдов. Естественно, Дэйв не в себе. Он написал отвратительнейшее письмо не кому-нибудь, а Тайгеру Вудсу! Я его, конечно, порвала, пока он был на своей сигмоидоскопии. Я имею в виду Дэйва.
– И ты полагаешь, что подобные проявления расизма – привлекательная черта в муже?
– О, перестань, Джек. Он абсолютно безобиден. Просто иногда ему надо выпустить пар.
Я спрашиваю, какое отношение имеет скандал в загородном клубе к дню моего рождения в субботу, а она отвечает, что комитет как раз в этот день собирается рассматривать новые кандидатуры.
– Если я не буду сидеть рядом с Дэйвом, он может сказать то, о чем потом пожалеет.
– Хуже того, – подначиваю я, – есть шанс, что ему удастся подговорить остальных голосовать против чернокожих Палмеров. Я прав?
– У нас тут есть некоторые типы, которые славятся своей узколобостью, таких в каждом клубе хватает.
– Поэтому тебе надо оставаться с Дэйвом, чтобы держать его в узде?
– Скажем так, на публике он всегда считается с моим мнением. Мне жаль, сынок, но это важно.
– Не переживай. Встретимся в какие-нибудь следующие выходные, – говорю я. – А ты сторожи своего безвредного старого расиста.
– Хочешь что-нибудь особенное на свою сорок седьмую годовщину?
– То же, что и на прошлую, мам, – спокойствие, бальзам для чувствительных десен и новый телевизор.
– Только не говори мне, что ты и «Моторолу» выкинул с балкона!
– А еще я очень хочу узнать, когда сыграл в ящик мой старик. Пожалуйста.
– Джек, ну в самом деле, – в отчаянии вздыхает мать. – И что мне с вами обоими делать, хоть волосы на себе рви!
– Послушай, просто скажи мне, где это случилось. В каком городе?
– Не скажу.
– Тогда в каком штате?
– Ты меня за дурочку держишь? Ты думаешь, я не знаю, на что способны компьютеры?
– Ну тогда назови хоть часовой пояс. Мам, ну скажи хоть что-нибудь. Восточное время?
– Я звонила Анне – мне больно это говорить, но я очень беспокоюсь о тебе.
– Лучше побеспокойся о
– Мне показалось, она очень счастлива, Джек.
– Ах так? За это я отправлю тебе один из его дрянных романов. Но есть и хорошие новости: вскоре я перестану писать некрологи.
– Да? – Мама хочет узнать подробности, прежде чем кидаться с поздравлениями. Я ухожу с телефоном на кухню на тот случай, если проснется Эмма.
