Джимми занимался этим в одиночку, сказал мне клавишник, тренькал на стареньком «гибсоне». Без подпевки и без музыкантов, уверял он.
– Джек, люди обычно не врут, если только не хотят что-то скрыть, – заявляет Эмма с видом женщины, пресытившейся этим миром, – по-моему, очаровательно.
– Но убийство здесь может быть ни при чем, – возражаю я. – Это даже не значит, что будет из чего состряпать статью. – Под шум электрической соковыжималки я говорю, что люди обычно врут журналистам по многим причинам: от злости, от зависти, из-за чувства вины, желания выделиться. – Иногда врут из спортивного интереса, Эмма. Для некоторых это развлечение.
– Да, знаю я таких.
Такую реплику лучше осторожно обойти стороной, как дремлющую гадюку. Я делаю вид, что всецело поглощен удалением частичек семян и мякоти апельсинов из сока для Эммы.
– Джек, ты когда-нибудь был женат?
– Не-а.
– Но ты думал об этом?
– Только в полнолуние.
Эмма нацепила свои очки для чтения, чтобы лучше оценить мои ответы.
– Я была замужем, – вдруг признается она.
– Я не знал.
– За сокурсником. Наш брак длился два года, две недели, два дня и два часа.
Я сижу за столом так близко к Эмме, что наши руки соприкасаются.
– Он был славным парнем, – продолжает она. – Умный, симпатичный. И из хорошей семьи. Его звали Пол. – Она улыбается. – У меня есть теория на этот счет. Я думаю, у нас с Полом слишком быстро наступила кульминация.
– Хорошая теория, – соглашаюсь я. – Намного лучше, чем «мы постепенно отдалились друг от друга», чем обычно оправдываюсь я. Ты по нему скучаешь?
– Нет, но иногда мне жаль, что не скучаю.
Я понимаю, о чем она.
– Потому что иногда хочется что-то почувствовать, – прибавляет она.
– Именно. – И вот сейчас самое время спросить: – А как же эта ночь?
– Сначала ты, – говорит Эмма.
– Я думаю, это было прекрасно.
– Ты о сексе или о ночи в одной постели?
– О том и о другом. – Я не ожидал такой прямоты.
– Мне тоже понравилось, – говорит Эмма.
– Я волновался, ты так тихо себя вела.
– Я была занята.
– Это точно. А что теперь?
– Теперь мы приоденемся и поедем на работу, – говорит она, – и будем вести себя так, будто ничего не было…
– Понял, – хмуро говорю я.
– …до следующего раза.
Эмма обнимает мое лицо ладонями и долго-долго целует. Постепенно ее губы растягиваются в улыбке, и вскоре я тоже начинаю улыбаться. К концу поцелуя мы уже хихикаем как ненормальные друг другу в губы, и все заканчивается буйной возней на кухонном полу. В конечном итоге я оказываюсь на спине, елозя по полу, успеваю вытереть собой весь холодный линолеум. Двигаться мне дальше некуда – голова упирается в дверь холодильника, Эмма распласталась у меня на груди. Через десять минут, наконец отдышавшись, она смотрит на часы и сообщает, что опоздала на работу. Меня умиляет, что очки по-прежнему на ней, хотя и криво держатся на самом кончике носа.
Уносясь прочь по коридору, она роняет на ходу:
– Джек, я хочу внести ясность. Обещай мне, что не бросишь это дело с Джимми Стомой.
– Обещаю, – кричу я ей вслед. – Буду упорствовать до самого печального финала.
Под предлогом, что я хочу кое-что ей объяснить, я проскальзываю вслед за ней в спальню и смотрю, как она собирается. Этот загадочный процесс всегда меня восхищал.
– Не беспокойся. – говорю я Эмме, пока она влезает в сарафан, – так всегда бывает, когда я работаю над громкой статьей и вдруг упираюсь лбом в стену. Начинаю анализировать каждый свой шаг.
– Не стоит, Джек. Ты отлично поработал.
На Эмму, благослови господь ее доброе сердце, очень легко произвести впечатление. Я тоже был таким
