– Она слишком эмоциональная женщина.
– Ты говоришь так, будто не одобряешь этого.
– Меня эмоциями не проймешь.
Уолтер задумчиво кивает, во взгляде его появляется некоторая отстраненность.
– Хорошо, дружище. Тогда придется пойти трудным путем. Я пытался избавить тебя от волнений.
Теперь стул пуст, и в комнате тихо.
Эндрю открывает глаза. Он вовсе не сидит на постели, как это ему казалось. Свет не горит.
– Просто сон, – громко произносит он, как будто пытается убедить в этом кого-то, сидящего рядом.
Он переворачивается, зажигает свет и внимательно осматривает комнату.
Удовлетворенный, он выключает свет и снова засыпает.
В его новом сне он знает, что ему все снится, и от этого ему спокойно.
Он сидит на краю пирса, свесив ноги.
Уолтер сидит рядом, в своих неизменных белых парусиновых брюках и в белой рубашке с закатанными рукавами, в которых припрятаны сигареты «Лакки».
Стоит весна, еще прохладно, и ветер надувает его рубашку парусом.
Чайки кружат над их головами, а Уолтер швыряет им черствый хлеб, доставая его из коричневого бумажного пакета.
– Эй, посмотри-ка. – Эндрю показывает ему на новенький автомобиль, припаркованный на тротуаре. Это одна из последних моделей, с модным задним стеклом. Автомобиль стоит слишком далеко, чтобы прочитать марку.
– «Додж», – говорит Эндрю.
Уолтер смеется над ним и, едва разжимая губы, произносит: «Плимут. Бетча».
– Может, подойдем, проверим?
– Нет, черт побери. – Он швыряет очередной кусок хлеба, и чайки с криком ныряют за ним. – Слышишь?
– Что?
– Слышишь, что они сказали?
– Да, они сказали «Скуок».
Уолтер раздраженно трясет головой.
– Ты неправильно слушаешь. Кстати, Эндрю, ты веришь в перевоплощение?
– Нет, конечно, нет.
Уолтер широко улыбается и хлопает Эндрю по спине.
– Поверишь.
Хлопок по спине заставляет его проснуться, и слова звенят в ушах, когда он открывает глаза.
Эндрю просыпается и смотрит на часы. Половина шестого.
В шесть он звонит в местную автобусную компанию узнать, когда отправляется первый автобус в аэропорт.
В семь пятнадцать он уже в автобусе, на пути к дому.
Глава двадцать первая
Уолтер
Мою маму зовут Милли, и я ее любимчик. И все это знают. Отец, Робби, Кейти. Люди, которых мы едва знаем. Мама, собственно, и не скрывает этого.
Но во мне это порождает странное чувство вины. Всю жизнь приходится из кожи вон лезть, чтобы угодить тем, кому не досталось столько любви. Сейчас приведу один пример, и вам станет ясно, что я имею в виду.
Я возвращаюсь домой из центра города, где мы гуляли с Эндрю. Мне около шестнадцати. Студент- второкурсник. Стоит зима, едва закончился сильный снег. Он все еще белый и красивый. И когда наступаешь на него, не слышно ни звука. Даже легкого скрипа. Он очень мелкий и сухой.
Мы болтаем о спорте, о футболе, если точнее, растираем руки снегом, наблюдаем за тем, как вырывается изо рта пар.
И вдруг мы видим какого-то малыша, которого дразнят двое детей постарше. Дело происходит на лужайке начальной школы – ну, вернее, летом это лужайка. Вскоре мы можем различить, что дразнят девочку. И не какую-нибудь, а мою сестру Кейти. К ней привязались двое мальчишек, и один из них так сильно залепил ей в спину снежком, что она упала в снег лицом вниз. А может, она просто поскользнулась, пытаясь убежать. Издалека трудно определить. Пожалуй, из такого енега не вылепишь снежков, которыми можно сбить с ног. Как бы то ни было, она лежит на земле. И один из мальчишек держит ее, не давая возможности подняться, а второй кидает ей в лицо и за шиворот снег.
Меня это приводит в ярость. Понимаете?
Я бросаюсь к ним. Один из мальчишек увидел меня. Другого я рассчитываю застать врасплох. Первый парнишка дает деру. Другой пытается вырваться из моих рук и убежать, но, поскользнувшись, падает в сугроб. Вот это справедливо. Я поднимаю его за одну ногу.
Возможно, я еще не упомянул, но мой брат Робби и сестра Кейти значительно младше меня. Шесть и восемь лет. Видимо, для мамы достаточно было иметь одного ребенка, то есть только меня. А потом – не знаю, как так получилось. Отец всегда хотел иметь большую семью, а может, просто по случайности они родили еще двоих. Не станешь ведь спрашивать.
Как бы то ни было, Кейти еще совсем маленькая, а мальчишка, который ее дразнил, ее ровесник и примерно вполовину меньше меня ростом. Так что я без труда хватаю его за щиколотку и держу головой вниз.
У него соскакивает сапог, и голова почти касается земли, но я не отпускаю. Так и держу за тонкую щиколотку, оставшуюся в тонком белом носке.
Я окунаю его головой в снег. Он пытается вырваться, выплевывая снег изо рта.
– Приставай к своим ровесникам, – говорю я.
– Да, и ты тоже, – ревет он.
Как ни печально, но тут он прав.
Я кладу его на снег и отпускаю.
– Короче, приставай, к кому хочешь. Только не к моей сестре.
Он встает и бежит прочь от меня, вприпрыжку на одной ноге, обутой в сапог, оставляя на снегу забавные следы.
Я так и держу в руке его сапог – красный, с пушистой подкладкой. Сапог я вешаю на ветку дерева, чтобы парень заметил его, когда вернется.
Потом иду помогать Кейти, но она уже поднялась, вытряхивает снег из-за воротника. Если бы взглядом можно было убить!
– Ты в порядке, Кейти?
– Я сама могу постоять за себя, идиот.
– Да, у тебя это неплохо получалось. Я заметил.
– Я ненавижу тебя, – бросает она и ковыляет прочь.
Я оборачиваюсь и вижу Эндрю, стоящего у меня за спиной.
– Как хорошо, что я единственный ребенок в семье, – говорит он. – Почему ты полез за нее заступаться?
– Потому что она моя сестра.
– Она тебя ненавидит.
– Нет, это неправда.
– Она сама только что сказала.
– Она ненавидит всех.
– И тебя в том числе.
– Меня она ненавидит меньше, чем всех остальных.
– Очень трогательно, – говорит Эндрю. – Может, пойдем домой? Я весь продрог.
Ну ладно, а теперь вернусь к тому, с чего я начал.
