оставил лишь черные остовы балок. Теперь, когда все бьио кончено, на месте ада остался маленький ровный огонек. Он горел на полу в центре дома.
В переулке было тихо. Взглянуть на обугленные останки пришел я один. Возможно, кроме нас с Шуджин, в Нанкине больше никого и не было.
Чувствовался запах керосина – Янь-ван, должно быть, облил дом, прежде чем поднес спичку. Но был здесь и другой запах – тот, что несколько дней стоял в округе и дразнил меня. Я узнал его, и у меня заныло сердце. Вытер слезы и осторожно обошел дом. Должно быть, семья Лю осталась здесь, подумал я. Если бы им удалось бежать, они пришли бы к нам. Должно быть, оказались в ловушке. Янь-ван об этом позаботился.
Над домом поднялся дым, закрыв на короткое время окрестности. Когда он рассеялся, я их увидел. Останки напоминали два дерева после лесного пожара. Они так обгорели, что узнаваемых черт было не видно – лишь два обугленных силуэта. Они стояли в маленькой прихожей рядом с черным входом. По всей видимости, пытались бежать. Один силуэт был большой, другой – маленький. Мне не понадобилось присматриваться, чтобы понять, что это Лю и его сын. Я узнал пуговицы на обугленной куртке. Жены Лю здесь не было, наверное, Янь-ван увел ее для других целей.
Я прижал к носу платок и подошел ближе. Запах усилился. Под телами натекли жирные лужицы, на их поверхности появилась тонкая белая пленка – так бывало, когда мы с Шуджин готовили мясо. Крепче засунул в ноздри платок. Я знал: с этого момента всегда буду испытывать страх перед едой. Прежнего удовольствия пища мне уже никогда не доставит.
Прошел час, и вот я сижу на кровати, держу в руке перо, в другой руке зажал клок волос Лю Рунде – я взял их, когда нагнулся над его телом. Оно было все еще таким горячим, что обожгло мне через перчатку руку и прочертило след на ладони. Как ни странно, волосы остались нетленны.
Я приложил трясущуюся руку к голове. Дрожу всем телом. «Что это?» – шепчет Шуджин, но я не могу отвечать, потому что вспоминаю снова и снова запах сгоревшего Лю и его сына. Перед мысленным взором всплывает лицо японского офицера, улыбающегося при свете ночного костра. Лицо офицера покрыто жирным блеском от предписанного армейского амфетамина и мяса неизвестного происхождения. Вспоминаю о печени, вырезанной из тела маленькой девочки возле фабрики. Наверное, трофей, подумал я. Какие могут быть причины для подобной операции? Солдаты армии хорошо накормлены и здоровы. У них нет причин питаться человечиной, как это делали бородатые стервятники из пустыни Гоби. В мозгу тут же начинают копошиться другие воспоминания – медицинские бутылочки на шелкопрядильной фабрике…
Довольно. Не надо сейчас об этом думать. Вот сижу с дневником на коленях, Шуджин молча смотрит на меня, и я вижу по ее глазам, что она меня обвиняет. Пора. Пора сказать ей, что делать.
– Шуджин.
Я закончил запись, убрал чернильницу и придвинулся к жене. Ее бледное лицо ничего не выражало, свеча отбрасывала на него дрожащую тень. Она не спросила меня о старине Лю, но я уверен – она знает. Догадалась и по выражению моего лица и по запаху от моей одежды. Я сидел рядом с ней, положив руки на колени.
– Шуджин?
Осторожно дотронулся до ее волос – они были жесткими и тяжелыми, как древесная кора. Она не отстранилась. Спокойно посмотрела мне в глаза.
– Что ты хочешь сказать мне, Чонгминг?
«Я хочу сказать, что люблю тебя. Я хочу говорить с тобой так, как это принято у европейцев, разговаривающих со своими женами. Хочу сказать, что я виноват, хочу повернуть время назад».
– Пожалуйста, не смотри на меня так. – Она попыталась убрать мою руку. – Что ты хочешь сказать?
– Я… – Да? Я вздохнул, убрал руку и опустил глаза.
– Шуджин, – шепнул я. – Шуджин, ты была права. Нам нужно было давно уехать из Нанкина. Я очень виноват.
– Понимаю.
– И… – Я замялся. – Думаю, нам надо попытаться бежать.
Она смотрела на меня в упор, и в этот раз мне не удалось ничего утаить. Я не скрыл своего отчаяния, раскаяния, и она прочитала страх в моих глазах. Она перегнулась через кровать и погасила свечу.
– Хорошо, – сказала она спокойно, положив свою ладонь на мою руку. – Спасибо тебе, Чонгминг, спасибо.
Она раздвинула полог и спустила ноги с кровати.
– Я приготовлю лапшу. Мы поедим. Потом я соберу вещи в дорогу.
На сердце у меня было тяжело. Она меня простила. И все же я боялся. Боялся, что эта запись в дневнике будет последней. Боялся, что стал ее убийцей. На что нам надеяться? Уповаю на то, что боги защитят нас. Может, боги нас защитят.
53
На улице подмерзало. Снег усилился, началась метель. За короткое время, пока я была в клубе, запорошило мостовые и крыши припаркованных машин. Я стояла у дома, рядом с дверями лифта, и внимательно оглядывала улицу. В вихре снега можно было различить что-то только на расстоянии двадцати ярдов. На улице стояла необычная тишина. Я не видела ни людей, ни автомобилей, только занесенную снегом мертвую ворону в сточной канаве. Похоже, мама Строберри была права: по Токио крадется что-то дурное.
Я вынула деньги, пересчитала. Руки у меня тряслись, пришлось пересчитать дважды, и все равно я подумала, что ошиблась. Постояла, глядя на купюры. Я ожидала, что Строберри заплатит за неделю, а она дала мне триста тысяч иен, то есть в пять раз больше, чем следовало. Я подняла голову к окнам клуба, к качавшейся Мэри-лин. Задумалась о Строберри, о ее нарядах, копирующих платья Монро, о том, что жизнь она проводила среди молодых официантов и гангстеров. Вдруг поняла, что абсолютно ничего о ней не знаю. У нее умерли мать и муж, и сейчас, по слухам, у нее никого не осталось. Я не старалась ей понравиться. Иногда и не догадываешься о том, что кому-то ты небезразлична, пока не расстанешься с этим человеком.
