И пожалуй, самое обидное заключалось в том, что Линн при этом постоянно признавалась ему в любви, не чуралась называть его милым, дорогим, единственным, но тело ее по-прежнему оставалось запретной зоной.
И тем сильнее было потрясение Фрэнка после того, что случилось за три дня до того, как он надел солдатскую форму…
Он редко напрашивался к ней в гости, зная по горькому опыту, что в родных стенах она особенно сдержанна и чопорна, но на сей раз Линн сама пригласила его зайти на чашку чая. На сердце у Фрэнка было совсем невесело: в кармане шуршала призывная повестка, предстояло скорое прощание с гражданской жизнью, с утехами юности, да и учебу приходилось откладывать на потом… А Линн в этот день была как-то особенно задумчива и молчалива, — но Фрэнк совершенно не подозревал, что творится на душе у девушки.
Они долго пили чай с крекерами и мармеладом, разговор как-то не клеился, и Фрэнк наконец попросту уткнулся в номер «Нэйшнл джиогрэфик», лениво перелистывая страницы журнала.
— Я пойду приму душ, — сказала Линн, и он только небрежно кивнул в ответ.
Что ж, денек и впрямь жаркий. Он с раздражением рассматривал на снимках в журнале крутые крупы газелей, щиплющих зеленую травку, — они вдруг напомнили ему своим абрисом похотливые женские бедра. Ну вот, подумал Фрэнк саркастически, так скоро и до скотоложства дойду, до зоофилии — с этой неподатливой девчонкой.
Вдруг до него донесся шум води в ванной, и он напрягся всем своим существом, представив себе, как сбегают струи воды по свежему упругому телу Линн, как усыпана бисеринками капелек ее высокая грудь, как темнеют, влажнея, волосы на лобке… Фрэнка даже передернуло от столь откровенного видения, я его невостребованный дружок беспокойно шевельнулся в джинсах.
Нет-нет, нужно выбросить это из головы — только лишние мучения, не нужно себя дразнить несбыточными картинами. Он с отвращением швырнул журнал на столик.
И тут вышла Лина…
Фрэнк оторопел: она была совершенно обнаженной, лишь полотенце свисало через плечо, — и она шла к нему. Лицо ее было бледным и напряженным, но глаза неудержимо сияли, а на губах пробивалась ласковая улыбка.
— Ты что? — растерянно выдавил из себя он, а Линн все приближалась, и вот она уже совсем рядом, и Фрэнку казалось, что его взволнованное дыхание достигает нежной кожи ее живота, покрытой мелкими зябкими пупырышками.
— Я иду к тебе, милый, — шепнула Линн — и ее слова громом отдались в ушах Фрэнка.
Он не помнил, как скинул с себя одежду, все смешалось в его помутившемся сознании — успел только заметить, как Линн, расстеливая полотенце на диване, украдкой бросила взгляд на его набухшее мужское достоинство и зрачки ее чуть расширились.
И вот ее стройное белоснежное тело раскинулось перед ним — желанное и желающее.
Фрэнку приходилось прежде ломать целки — и никакого кайфа он в этом не видел: тупое и неблагодарное занятие. Тут, однако, был совсем иной случай: не целку он ломал, но — лишал девственности, и торжественная ответственность этого момента была ему полностью внятна.
Он долго целовал Линн, чувствуя, как ее свежее тело робко подрагивает под его осторожными губами, как постепенно расслабляются ее ноги, а груди, наоборот, крепнут, наливаются тяжестью, — и не узнавал сам себя. Он ли это, безжалостный трахальщик, привыкший ставить девок на уши, хлестать их по щекам и ягодицам, пихать свой наглый член в раззявленные рты? Оказывается, он совсем другой: ласковый, осторожный, бережный…
И когда настал наконец момент соития и его алчущий жезл, проникнув в святая святых любимой, ощутил неподатливую преграду, он нежно зашептал на ухо Линн что-то бессвязно-страстное — и вошел в нее мягко, одним сильным тычком, и заглушил ее короткий вскрик влажными горячими поцелуями…
Потом они долго лежали рядом, соприкасаясь бедрами, и когда Фрэнк решился наконец взглянуть на Линн, то увидел, что ее лицо словно светится изнутри, неуловимо изменившись, и понял, какое же это чудо — сотворение женщины.
Она попросила еще — и он смутился:
— Тебе же будет больно…
— Нет, нет, — жарко шептала Линн, притягивая его к себе-
И он выполнил волю любимой, взяв ее уже более сильно и настойчиво, все более распаляя пробужденную плоть Линн. Она почувствовала эту разницу очень хорошо и даже начала неумело подмахивать, стараясь, чтобы Фрэнк вошел в нее как можно дальше, и он постарался на славу, вламываясь, в жаркие глубины ее лона. Жалел об одном — что диван слишком мягок, податлив: чем сильнее был напор Франка, тем глубже погружалось тело Линн в этот предмет мебели, явно не рассчитанный на занятия бурным сексом.
Но в любом положении можно найти выход — и тогда Фрэнк, крепко обняв свою партнершу, сполз с дивана на пол, больно ударившись копчиком. При этом его скипетр продолжал находиться в Линн, которая, оказавшись в позе всадницы, сразу же начала такую бешеную скачку, что Фрэнк даже пожалел о своем маневре, чувствуя, как елозит его спина по жесткому паласу. Мелькнула даже сочувственная мысль: каково же было всем тем девочкам, которых он прессовал, повалив на пол навзничь…
Между тем Линн, войдя во вкус бойкого дела, перешла в яростный галоп и пришпорила его еще сильнее. Сладострастно постанывая, она мотала головой, и ее длинные белокурые локоны метались вокруг раскрасневшегося лица сумасшедшей метелью. «Только бы она мне не сломала…» — метнулась в сознании пугливая опаска, но тут же неудержимая сила словно подбросила его вверх — и фаллос выстрелил прерывистой очередью, заставив содрогаться все тело, будто от ударов электрического тока…
Когда Фрэнк очнулся от короткого сладкого забытья, он увидел Линн: она сидела на диване и ласково смотрела на него, обнаженного, беспомощно лежащего на полу.
— Ты мой герой, — восхищенно сказала она.
Он только слабо улыбнулся в ответ — спина болела неимоверно.
— А знаешь, — продолжала она, — я, когда стояла под душем, подумала: вот если ты сейчас войдешь ко мне — то я ударю тебя, закричу… И все было бы между нами кончено, понимаешь?
— Ну и правильно, — ответил Фрэнк.
Язык, однако, еще слабо его слушался.
— Ты такой молодец… Ты настоящий мужчина, честное слово.
— Еще бы… — выдохнул Фрэнк. — А тебе сейчас не было больно?
— Нет-нет, милый. Ну, может, совсем чуть-чуть… Но это даже приятно. Я никогда не думала, что это так великолепно.
«Ладно, я тебе еще не то покажу», — подумал Фрэнк с оттенком некоторой мстительности: все-таки лихо она его укатала.
— Послушай, — смущенно сказала Линн, — а тебе… Тебе не было противно?
— То есть?
— Ну, кровь тут…
— Нормально. Я горжусь, что сделал это, — ответил Фрэнк.
И не было в его словах ничего, кроме правды.
— Понимаешь, я давно хотела, чтобы… Ну, чтобы мы были вместе…
«Зараза какая, — возмущенно подумал Фрэнк. — А чего ж тогда молчала-то?»
— Я тоже, моя прелесть, — вслух сказал он.
— Я мечтала о тебе по ночам, я не могла уснуть, представляя себя в твоих объятьях…
— И даже ни разу не позволила себя поцеловать, — упрекнул Фрэнк.
— Но я боялась…
— Дурочка, чего же тут бояться? Ведь это же прекрасно, разве нет?
— Да-да, мой милый! Ты прости меня.
— Чего уж там теперь, — проворчал Фрэнк. — Чем продолжительней молчанье — тем удивительнее речь…
— Ой, как ты здорово сказал!
